Мне надлежало отправиться на Сицилию по делам, и в последний
момент Кристиан решил сопровождать меня. Он только что расторг помолвку с
богатой флорентийской красавицей и хотел убраться оттуда подальше, чтобы не плодить
ненужных слухов. Меня захватила идея пуститься в долгий путь в такой приятной
компании. Он почти целый год провел во Флоренции, устраивая свой брак, и мы
давно не виделись. Тем более я тоже… был занят. Так что мы оба с радостью
ухватились за возможность спокойно пообщаться. На корабле мы добрались до
Мессины, оттуда верхом на лошадях — до Сиракуз. Мои переговоры оказались
успешными и прошли на удивление быстро. Я спешил вернуться, чтобы поделиться
радостными новостями с Арборетти.
Йен на мгновение замолчал, затем продолжил: — Летние дни
долгие, и я настоял на том, чтобы мы возвращались как можно быстрее. На второй
день пути у Кристиана обнаружились признаки какой-то болезни. Он велел мне
ехать дальше, сказав, что догонит меня, по крайней мере в Мессине, где мы
оставили корабль под присмотром Джордже Нас сопровождало очень мало слуг, и мне
не хотелось оставлять его, больного, одного. Поэтому, несмотря на его
настойчивые просьбы, я остался с ним в лагере в надежде на его скорое
выздоровление. Так и произошло. И вскоре, как только сумерки опустились на
землю, мы тронулись в путь, чтобы до наступления темноты преодолеть несколько
лье… — Йен покачал головой. — Мне не следовало так торопиться. Я должен
был это предвидеть. Средь бела дня на Сицилии спокойно, но по ночам торговые
караваны становятся лакомой добычей для разбойников. Я легкомысленно
предположил, что коль скоро никаких товаров мы не везем — только деловые бумаги
— и караван наш малочислен, то разбойники нами не заинтересуются. Однако как
только солнце село за море, мы подверглись нападению. Их было пятеро, а нас
восьмеро (до тех пор, пока слуги, которых мы наняли в Мессине, не бежали,
бросив нас с Кристианом, вооруженных только шпагами, на произвол судьбы).
Разбойники разделили нас и окружили лошадьми.
Голос Йена изменился, стал глуше и напряженнее. Казалось, он
говорил, преодолевая тяжесть, придавившую грудь.
— Меня окружили трое. Я решил, что превосхожу их в
искусстве фехтования, и сплеча рубанул сначала одного, потом другого. Зная, что
Кристиан лучше меня владеет шпагой, я не сомневался в нашей победе. И напрасно.
Я готов был броситься на своего третьего противника, как вдруг раздался
душераздирающий крик Кристиана. Я обернулся как раз в тот момент, когда
разбойники стащили его с коня и перерезали горло кинжалом. Я собственными
глазами видел, как откинулась его голова, а из раны хлынула кровь. Должно быть,
я просто стоял и смотрел, не сделав ничего, чтобы помочь ему. Больше я ничего
не помню. Когда четыре дня спустя меня нашли в каком-то переулке в Мессине, на
теле у меня было лишь несколько царапин и ссадин. Ни единой раны от удара
шпагой, ни единой сломанной кости, ни единого свидетельства того, что я пытался
защитить Кристиана. Получается, что я был безучастным свидетелем убийства
своего лучшего друга. — Йен осекся, и Бьянка заметила, что он дышит с
трудом. Прошло несколько минут, прежде чем к нему вернулось самообладание и он
снова заговорил: — Был убит самый дорогой для меня человек, а я не сделал
ничего, чтобы помешать этому.
Руки Бьянки по-прежнему обвивали его шею, но Йен не мог
взглянуть ей в глаза и внутренне напрягся, когда она спросила:
— Как же вы оказались в Мессине?
— Не помню. Я не помню ничего после того, как сразил
второго разбойника. Скорее всего я потерял сознание от удара. Но вы же знаете,
что говорят про трусов: у них всегда наготове объяснение. Когда я открыл глаза,
надо мной стоял Джорджо и мы уже были на корабле. Это он рассказал мне, что
меня нашли в переулке на заднем дворе таверны. Джорджо попытался навести
справки, но никто не знал, как я там оказался.
— А как же Моргана? — Йен даже не предполагал,
каких усилий стоило Бьянке задать этот вопрос. — Вы сказали, что у вас не
было человека ближе, чем Кристиан. Но Моргана тоже была близка вам. Она жила
здесь.
— Когда я вернулся домой, она уже знала о смерти
Кристиана. Она видела, как мне тяжело, и попросила рассказать о том, что
случилось. Я рассказал ей все без утайки, в мельчайших подробностях. Она
выслушала меня, а потом ушла, — ответил Йен и мысленно добавил: «Как
уйдете и вы». Наконец он нашел в себе силы обернуться к Бьянке. — Но
прежде чем уйти, она назвала меня трусом, недостойным любви, добавив, что давно
предполагала это, но теперь получила неопровержимые доказательства. Она
сказала, что я никогда не мог бы сделать ее счастливой, что ребенок, которого
она носит под сердцем, не мой, что я никогда не удовлетворял ее и что в постели
был жалким, вздорным, эгоистичным мальчишкой. Презренный трус с мелочной
душонкой. Я рассказываю вам об этом так подробно, чтобы вы не трудились повторять
единожды сказанное.
Йен отвернулся, втайне надеясь, что она ничего не ответит,
но Бьянка не могла удержаться.
— Не беспокойтесь, милорд. Я никогда не назову вас
трусом. Возможно, вы раздражительны, упрямы, даже толстокожи, но не трусливы.
Она издевается над ним. Он открыл ей свою душу, а она
насмехается! Он в ярости обернулся к ней, готовый обрушить на нее поток брани.
Но жестокие слова встали у него поперек горла, когда он взглянул ей в глаза. В
них дрожали слезы.
— И еще самонадеянны и противоречивы, — продолжала
она, а по щеке у нее медленно скатывались слезинки. — Но вы также
обаятельны, талантливы, великолепны и восхитительны. Продолжать?
Йен не поверил ей, поэтому отрицательно покачал головой, но
вдруг передумал и недоверчиво спросил:
— А что, есть еще что-нибудь?
— Да, кое-какие мелочи. — Бьянка взглянула на него
и рассмеялась. — Умны, отважны и смелы. Очень смелы. К тому же вы…
милый. — Она хотела употребить другое слово, но сочла это более
безопасным.
Йен с минуту молча и пристально разглядывал ее, затем провел
указательным пальцем по еле заметному, почти высохшему следу слезинки на щеке.
Он нагнулся и поцеловал ее в ключицу — именно здесь капля соленой влаги
закончила свой путь, — после чего снова склонил голову ей на грудь.
— Вы действительно считаете меня обаятельным?
— Да, милорд. Я действительно так считаю.
— И притягательным?
— Не помню, чтобы я в числе прочего назвала вас
притягательным, — игриво отозвалась Бьянка.
— Значит, вы не считаете меня таковым, — обиженно
констатировал он.
— Милорд, я полагаю, что во всей Европе не сыщется
женщины, которая не сочла бы вас притягательным. Ну, вы довольны?
Йен кивнул, хотя ее ответ устроил его не вполне. Какое ему
дело до всех прочих женщин в Европе?
— Вы сказали, что я смел и отважен. Вы действительно
так думаете?
— Скажите, милорд, вы знаете многих мужчин, которые не
побоялись бы обручиться с возможной убийцей?
Йен признал, что она права, хотя никаких опасений она ему не
внушала.
