Я пронзила супруга взглядом.
— Ладно, может, я не самая терпеливая мать на свете, и, возможно, я никогда не рисовала пальцами, не играла с глиной для лепки, не делала модель Эйфелевой башни из палочек от эскимо, но неужели ты думаешь, что я не смогу годик с этим справляться?
Он зло посмотрел на меня.
— Как прошел обед с Марлой? — спросил он, меняя тему.
— Нормально. В контору снова ищут сотрудников.
Питер поднял брови.
— Нет, нет. Я и не думаю возвращаться. Я на восьмом месяце, как я могу вернуться?
— Но ты ведь хочешь.
Питер пытался сделать вид, что ему все равно, вернусь я на работу или нет. Но я-то знала, как ему нравится, когда я дома. Никакого сексизма, скорее, эгоизм. Ему нравится, что я рядом. Ему нравится знать, что мы можем внезапно сорваться с места и уехать в Париж, на Гавайи или в Уттар-Прадеш, хотя на самом деле мы никогда не срывались в место более захватывающее, чем «Домашнее Депо».
[9]
— Нет, — ответила я быстро. — Не совсем. В смысле, я не против делать что-нибудь несколько часов в неделю, но я определенно не заинтересована в полном рабочем дне.
— Ну и отлично. Я боялся, что тебе становится скучно.
— То, что я иногда скучаю и то, что я не супермама, которая умеет рисовать и все на свете делать руками, еще не значит, что я хочу вас бросить. Мне нравится сидеть дома. Правда. Ужасно нравится.
Может, мне удастся убедить себя, если я буду произносить это достаточно часто.
Похоже, мне удалось успокоить Питера, и я решила воспользоваться преимуществом, полученным от проявленной доброй воли.
— Я нашла кое-что интересное о нашем приятеле Брюсе ЛеКроне.
— Джулиет, — его расположение духа оказалось не таким податливым, как я думала. — Кажется, мы решили, что ты оставишь это в покое.
— Мы ничего не решали. Это ты решил. И, в конце концов, я ничего и не делаю. Я просто проверила, нет ли у него приводов в полицию.
— Мне кажется, это значит, ты что-то делаешь, — Питер выглядел сердитым.
Я ничего не сказала, но видела, что любопытство постепенно берет над ним верх.
— И что, есть?
— Что, прости? — сказала я с невинным видом.
— ЛеКрон. Есть у него привод?
— Ах, так тебе интересно?
— Ладно, не говори, — он нахмурился и принялся тщательно изучать меню.
— Его признали виновным в оскорблении действием.
— В оскорблении действием?
— Ну знаешь, жену бил.
— Ничего себе! — воскликнул Питер.
— Я то же самое сказала. Все-таки я на верном пути.
Питера одолели сомнения.
— То, что он бил жену, еще не значит, что он убил Абигайль Хетэвей.
— Может, и нет, но это значит, что он способен на насилие. Кстати, я думаю, что речь о его бывшей жене. Обвинение вынесли семь лет назад, и, если он не женился на нынешней миссис ЛеКрон, когда она училась в средней школе, то думаю, бил он другую женщину. Хотя, возможно, и эту избивает. Ты не заметил у нее синяки?
— Не увлекайся, Джулиет. Согласен, это не делает ему чести, но вряд ли может служить доказательством убийства.
Питер налил немного оливкового масла на тарелку для хлеба, окунул туда ломтик и откусил.
— Все же, полагаю, мы должны сообщить в полицию о том, как он обошелся с Хетэвей.
— Ты читаешь мои мысли, любимый.
Я потянулась к нему и вытерла салфеткой масло, капавшее с его подбородка.
В ту же минуту Руби прибежала с кухни, перемазанная шоколадом.
— Джузеппе сделал мне «большой альфледо». Можно?
— Конечно, солнышко, — сказал Питер. — Но только если ты дашь мне откусить.
— Нет, папочка. «Альфледо» сегодня только для меня и мамы. Да, мама?
— Да, детка, — сказала я, слегка удивляясь тому, что Руби решила поделиться со мной, а не с Питером. Если ей приходилось выбирать между нами, она никогда не выбирала меня.
Питер повернулся ко мне:
— Ты хочешь, чтобы я позвонил в полицию вместо тебя?
— Конечно, нет. Я это раскопала, мне и звонить. И я бы задала им несколько вопросов насчет расследования.
Питер улыбнулся:
— Не забудь сказать им, что ты федеральный защитник. Они сразу встанут на твою сторону.
На следующий день я позвонила в полицейское управление Санта-Моники и попросила к телефону следователя, который занимается делом Хетэвей. Меня соединили с отделом по расследованию убийств, и я поговорила с женщиной, которая сообщила, что детектив Митч Карсвэлл вышел, но вернется позже. Я сказала ей, что у меня есть сведения, относящиеся к гибели Абигайль Хетэвей, и она обещала передать мое сообщение детективу Карсвэллу. Он перезвонил днем, когда мы с Руби замешивали глину для лепки.
— Джулиет Эпплбаум?
— Это я. Руби, только не в рот!
— Детектив Карсвэлл, полицейское управление Санта-Моника. Я понял, что вы звонили насчет дела Хетэвей?
— Да, звонила. Руби! Вы можете подождать секундочку, детектив?
Не дожидаясь ответа, я быстро положила трубку на стол, перегнулась через него и запустила палец в рот Руби. Несмотря на вопли протеста, я выковыряла оттуда комки бирюзовой массы.
— Но это зе паста! — возмущенно кричала Руби.
— Ради Бога, Руби. Это подделка. Ненастоящая паста. Это нельзя есть!
Производители глины для лепки добавляют в массу огромное количество соли, думая, что это сделает ее невкусной и убережет юных скульпторов от поедания материала. Эта мера предосторожности бесполезна, если ваш ребенок считает, что лучший способ перекусить — это слизать соль с целой пачки соленых крендельков.
Я снова взяла трубку.
— Простите. У меня двухлетняя дочь, и я пытаюсь сделать так, чтобы она себя не убила ненароком.
Детектив Карсвэлл не рассмеялся.
— Я пошутила, — сказала я, чтобы удостовериться, что он не объявится невзначай у моей двери с ордером на арест и парочкой социальных работников из Департамента по делам молодежи и семьи.
Тишина на линии стояла оглушительная.
— Вы еще здесь?
— Да, миссис Эпплбаум. Вы сейчас можете говорить, или мне перезвонить в другое время?
— Мисс. Да, сейчас могу.
— У вас есть для меня информация об инциденте с Хетэвей?
— Да. То есть, я так думаю. Я имею в виду, что информация есть. Но она может иметь отношение к делу Хетэвей, а может и не иметь.
