Близкие волки были так хорошо различимы, что Ева видела, как у первого трясутся от бега мышцы на матерой груди летней облезлости, как падают капли с завернутого набок языка. А дальние силуэты светились зажженными огнями глаз.
Лошадь, совершенно не пугаясь выстрелов, неслась по дороге. Телегу трясло так, что у Евы стучали зубы. Они стреляли, уже не считая подбитых, потом и у Евы, и у Павлуши кончились патроны.
Павлуша молча протянул Еве второе охотничье ружье, Ева с двух выстрелов уложила еще двоих.
— Плохо дело, — вздохнул Павлуша, наблюдая оставшегося преследовать их волка, — лошадка устает. Догонит нас зубастый.
— Как это — догонит?! Он что, прыгнет на нас?
— Или на нас, или на лошадь. Ладно, не бойся, завалим и этого. Я сейчас лошадь потише уговорю, ты сиди и покрикивай помаленьку, чтоб он не стал на лошадь идти, а на тебя готовился.
— Как это — на меня?!
— Вот так. — Павлуша достал кожаный футляр и вытащил из него охотничий нож с большой рукояткой и широким лезвием. — Если же пойдет на лошадь — нам конец.
Ева смотрела, как Павлуша укладывается перед ней и устраивается головой совсем рядом с ее коленками. Он лег на спину, ноги расставил широко, уперевшись в углы телеги.
— Кричи, чего молчишь! — Одной ручищей он нагребал на себя сено, в другой держал уставленный в небо нож.
— Ай-я-я-я-яй! — закричала Ева и замахала руками в странном азарте. Невозможно было понять, боится тело или радуется звериной радостью охоты.
Лошадь хрипела и явно замедляла ход. Волк был совсем рядом. Он бежал не прямо, а чуть петляя, словно примериваясь, прыгнуть ли в телегу или зайти сбоку и завалить лошадь.
— Эй ты, морда, сожрать меня хочешь?! Иди сюда!
Волк прыгнул в телегу. Оттолкнувшись мощно задними лапами, он пролетел в воздухе почти три метра. Ева увидела перед собой морду и легкий оскал — в мокрых розовых с черным деснах желтоватые зубы, — но не могла сдвинуться с места. Словно ее заколдовали. Павлуша поднял руку с ножом, распарывая над собой живот с нависшими сосками, и успел перевалиться на бок. В Еву брызнула теплая кровь, она закрылась рукой. Волчица упала на вывалившиеся внутренности и еще скребла, не веря, передними лапами в последней попытке достать женщину, прежде чем остыла глазами.
Только после этого Ева испугалась. Лошадь остановилась, Павлуша вышел к ней и укрыл попоной, успокаивая. Он вытерся кое-как соломой и стащил волчицу на землю.
— Ох, и тяжела! Утрись. Кровка на лице.
Она, глотая мокрый воздух, достала из кармана куртки платок и вытерла лицо. Посмотрела на красные пятна, искала слова, но ничего, кроме «ни хрена себе!», не нашла, слезла, чтобы пройтись, и тут же присела на подвернувшиеся ноги.
— Сходи по-маленькому, сходи, — сказал Павлуша и, не стесняясь, пристроился у телеги.
Ева заползла обратно в телегу, легла на спину, раскинув руки. Билось перепуганным волчонком сердце.
— Ох ты, лапушка моя, краля писаная! — Неспешно тронулась телега, а у Евы вдруг выступили слезы, она закрыла глаза и согнала их на виски. — Приходи ко мне в лесок, погуляем на часок! Ты мне в дочери годишься, а невестою рядишься, удави своей косой — мое сердушко спокой! — Павлуша допел и, довольный собой, оглянулся на лежащую женщину:
— Я знаешь, каких баб уважаю? Возле которых мужик до старости робеет.
— Как это?
— Ну вот, к примеру, Анька у нас в деревне. Она своей косой опоясаться может, а один раз прижала меня грудями к стене в коровнике, чуть дух не вышибло.
Тайга! — сказала Ева и закрыла неожиданную улыбку тыльной стороной ладони.
— Шэршэ ля фа-амэ-э… Пуркуа па? Пур куа… Ква… Парсэ кё жэ… жэ…
Далила, не веря своим ушам, тихо закрыла входную дверь и вошла в комнату. Муся в наушниках от плейера, запрятанного в кармане халата, ходила с маленькой Евой по комнате и повторяла иностранные слова и предложения.
— Мадам! Кэс кё ву фэт? — Далила подошла к ней и показала на наушники.
— Ага, — сказала Муся задумчиво, — жэ… Жэ парле!
— Ты, значит, парле! И зачем тебе парле, спрашивается?
— Так ведь это… Политический кризис. Надо ориентироваться в обстановке. Повторяю вот, чего помню.
— Кризис? — Далиле показалось, что она сошла с ума.
— Я тоже ничего не знала, но пришел этот, как его… Рыжий, похожий на артиста из кино.
— Никитка, — обреченно выдохнула Далила.
— Ну да, Никита Иванович. Спросил, где мамаша. Я сказала, что мамаша на важном государственном задании, а детишки в порядке. Он предложил на выбор — Францию или Италию. Трудно выбрать так сразу, — вздохнула Муся.
— Муся! — повысила голос Далила. — Ты зачем девочку на руках носишь?
— Так ей хочется. Неспокойная она, капризничает.
— Конечно, она будет капризничать, если ее не спускать с рук.
— Ты это, ты знаешь, не обращай на нас внимания. Мне Ева сказала тебя не волновать, пойди на кухню, съешь чего. А может, на нее страх напал? Она и плачет.
— Страх?
— Ну да. Самый настоящий страх, сердце заходится, руки леденеют, слова не сказать, перед глазами темно!
— Ну какой страх, Муся, она же совсем кроха!
— Тебя не поймешь, ей-богу! То ты кричишь, что с ними надо обращаться как со взрослыми, разговаривать! Что они, как инопланетяне, — все понимают, а сказать не могут, а теперь говоришь, что она недоразвитая! Видишь, мальчонка лежит себе спокойно, не пикнет! А эту не убрать от тела — кричит, боится! Может, что с мамкой ее стряслось, она и боится!
— Маруся, извини. Устала я. — Далила, пошатываясь, ушла на кухню.
— За что тебя извинять? Все ученые сбрен-дивают на третьем курсе, мне студент один говорил! — крикнула ей вслед Муся. — Ну чего еще стряслось?
— Маруся… — Далила вернулась в комнату, и было заметно, что она изо всех сил сдерживается. — Что это такое?! — Перед Мусей потрясли наполовину пустой бутылкой французского коньяка. — А ты еще не понимаешь, почему ребенок плачет?!
— Хоть бы Люшка поскорей пришел, он на «скорой» уехал, утихомирил бы тебя.
— Маруся, это ты пила?!
— Нет. Это пил Никитка и муж. Никита Иванович принес коробку еды, мы поздоровкались, поговорили про кризис, а тут пришел мужик. Я его не знаю, видный такой, но тоже нервный вроде тебя — сразу орать. Сказал, что он муж и должен немедленно посмотреть, здоровы ли дети.
— Не-е-ет! — простонала Далила и упала в ближайшее кресло.
— Как это — нет?! Так и было. Никитка еще веселый был, говорит, чего это вы детьми интересуетесь, когда они не ваши! Мужик портфель бросил, побегал туда-сюда. «Мои! — говорит. — Пусть жена, которая не жена, и мать, которая не мать, это немедля подтвердит! А посторонние пусть покажут прописку, а то вызову милицию». Из посторонних была только я, я сказала, что нормальным мужикам без поллитры не разобраться, идите, говорю, на кухню, откупорьте бутылочку и разберитесь, кто здесь кто.
