Глава 6
Каждое утро Нюра приходила на площадь перед Учреждением и
стояла под тем самым деревом, верхушку которого видел Чонкин из кабинета
лейтенанта Филиппова. Она приходила, стояла, вертела в руках свою почтальонскую
сумку и разглядывала входную дверь, надеясь неизвестно на что. Подняться на
крыльцо и войти в эту дверь она не решалась, а просто так стоять – для чего ж?
Работники Учреждения шли по утрам мимо Нюры и скрывались за
этой таинственной дверью. Некоторые из них были Нюре знакомы, но появились и
новые. Знакомым Нюра кивала головой и издалека кричала: «Эй, здравствуй!» Одни
из них вздрагивали, недоуменно смотрели на Нюру и, пробурчав что-то себе под
нос, двигались дальше. Другие же проходили, даже не вздрогнув, словно колебания
атмосферы никак не влияли на их барабанные перепонки. Нюра невольно робела, не
решаясь подступиться к столь важным персонам с такой ерундой, как Чонкин.
Топталась под деревом, потом шла на почту, набивала сумку
письмами, возвращалась сюда же, опять топталась и только к вечеру добиралась до
Красного. Разносила письма, кормила оголодавшую за день скотину, а сама ела ли,
нет ли – бог знает. А потом была бесконечная ночь, и мокрая от слез подушка, и
привычный путь в город Долгов, и бессмысленное стояние под деревом.
В сумке ее лежал узелок, а в нем – два засохших пирога с
картошкой, пяток варенных вкрутую яиц и набитый махоркой кисет с витой
надписью, вышитой бледными мулине: «Ване от Нюры с приветом».
Однажды ей повезло. Она стояла так же под деревом, когда к
ней подошла дамочка в сапогах и с папиросой, спросила у Нюры, кого она ждет и
зачем, сказала «сейчас» и скрылась в дверях Учреждения. Нюре пора уже было быть
на почте, но не упускать же такой случай. Она подождала, и вскоре в тех же
дверях появился лейтенант Филиппов в новой форме и хорошо начищенных сапогах.
Он вышел как будто просто так, посмотрел на небо, потянулся, опустил глаза и
увидел Нюру.
– Эй, здравствуй! – крикнула ему Нюра и приветливо
улыбнулась.
– Вы ко мне? – спросил лейтенант, глядя на Нюру, как на
незнакомую женщину.
– К тебе, – кивнула Нюра и, осмелев, приблизилась к
лейтенанту. – Как он там-то?
– Это кто же? – благодушно спросил лейтенант.
– Да Ванька же, – доверчиво сказала Нюра, не поняв игры.
– Какой Ванька?
– Да Чонкин же.
– Чонкин, Чонкин… – повторил лейтенант, как бы мучительно
припоминая. Достал из кармана папиросу, закурил. – Чонкин… – пробормотал он,
поморщив лоб. – Что-то вроде слыхал. А как звать-то?
– Иваном, – уныло сказала Нюра. До нее дошло, что лейтенант
шутит, но ответить ему тем же она не могла.
– Иван Чонкин! – звучно произнес лейтенант, как бы пробуя
это имя на вкус. – Кажись, есть такой. А вы ему, собственно говоря, кем
доводитесь?
– Сам знаешь! – Нюра начала сердиться.
– Я не знаю, – улыбнулся лейтенант доброжелательно. – Может
быть, он ваш муж?
– Муж, – мрачно кивнула Нюра.
– А где это записано?
– А нигде. Я с ним жила без записи.
– Мало ли кто с кем жил, – заметил лейтенант философски. – У
нас в деревне один с козой жил. Документ какой есть, что вы вместе жили?
Нюра не ответила. Раскручивая в руке сумку то в одну
сторону, то в другую, она исподлобья смотрела на лейтенанта.
– Значит, нет документа? – допытывался лейтенант. – Ну вот,
я так и думал. Значит, вы ему посторонняя. А посторонним справки не выдаются.
Ясно? – Он выплюнул погасшую папиросу и посмотрел на Нюру.
– Да как же… – начала было Нюра.
– А вот так же! – Лейтенант вдруг озверел и, сбежав с
крыльца, приблизился к Нюре. – Вот так же! – закричал он ей в лицо. – Нет
никакого Чонкина! Нет, не было и не будет! А ты тут лучше не ходи и не путайся
под ногами, а то и тебя возьмем как соучастницу.
– Так ведь я… – сказала Нюра и заплакала.
– И плакать нечего, – сбавил тон Филиппов. – Тебе никто
ничего плохого не делает. Мы тебя потому и не берем, что ты к нему никакого
отношения не имеешь, потому что посторонняя. И запомни это как следует: по-сто-ронняя.
С этими словами он повернулся, взбежал на крыльцо и скрылся
за дверью.
Глава 7
Перед столом председателя Голубева стоял инструктор райкома
Чмыхалов, высокий худой мужчина с красным, вероятно от пьянства, носом на
длинном унылом лице. Он стоял в надетом поверх телогрейки длинном брезентовом
плаще с откинутым капюшоном, а в руках держал плетку-треххвостку, которой
постукивал по голенищу резинового сапога.
За окном, привязанная к крыльцу, понуро мокла на осеннем
дожде гнедая лошадь Чмыхалова.
В конторе было жарко натоплено. Чмыхалов потел, утирался
рукавом, шмыгал носом и в который раз спрашивал председателя, почему в колхозе
не производится уборка хлеба.
– Посмотри в окно, увидишь, – отвечал председатель.
– А мне в окно смотреть нечего, – скучно гундосил Чмыхалов.
– Я смотрю в партийные указания.
– Во, – сказал председатель и покрутил у виска пальцем. –
Указания, указания… Укажи дождю, чтобы он перестал. Вы там, в райкоме, сидите и
не знаю чем думаете. Уперлись в свои указания, как бараны.
– Как кто? – переспросил быстро Чмыхалов.
– Как овечки, – смягчил свое определение Голубев.
– Сразу, значит, пошел на попятную. – Чмыхалов преобразился,
и глаза его заблестели. – Выходит, значит, по-твоему, в райкоме сидят бараны?
– Ты мне политику не шей, – сказал председатель, поднимаясь.
– Я тебе говорю, дождь идет, а в дождь убирают только дураки и вредители.
– Ну и договорился! – развел руками Чмыхалов. – Значит, в
райкоме сидят бараны, дураки и вредители. И значит, вся наша партия…
Договорить он не успел. Голубев выскочил из-за стола,
схватил Чмыхалова одной рукой за шкирку, другой за штаны и, согнув в три
погибели, поволок к выходу.
