– Что-то слыхал, – кивнул прокурор. – И что, в этом вашем
Красном советской власти нет, что ли, а?
– В Красном нет, – подтвердила Нюра.
– Как, совсем нет?
– Совсем нет, – сказала Нюра. – Сельсовет-то у нас в
Ново-Клюквине, за речкой. А у нас только колхоз.
– А, понятно, понятно, – ухватил прокурор. Он взял лист
бумаги и стал на нем что-то чертить. – Вот это, значит, речка, здесь, за
речкой, советская власть, вот мы ее так заштрихуем. А с этой стороны стало
быть, совсем ничего. Да-а, – сказал он, разглядывая с интересом чертеж, – тогда
совсем, конечно, другое дело. А то уж я было подумал, как это: советская власть
и ни за что. Я лично как прокурор, ну и вообще как советский человек, о таких
безобразиях никогда не слыхал. Нет, конечно, бывают у нас отдельные лица,
которые по глупости или с умыслом распространяют разные злостные слухи, ну
таких-то людей мы, конечно, сажаем. За клевету на наш строй, на наше общество,
на наш народ, но это же нельзя сказать – ни за что. Так же?
– Так, – согласилась Нюра.
– Ну и чего же вы от меня хотите?
– Так я ж насчет свово мужика, – напомнила Нюра.
– А я-то тут при чем? – развел руками Павел Трофимович. – Я
же советский прокурор. И власть моя распространяется только на советские
территории. А где советской власти нет, там я бессилен.
Из сказанного прокурором Нюра не поняла ничего и сидела,
ожидая продолжения разговора. Но прокурор никакого разговора продолжать не
собирался. Он достал из пластмассового футляра очки, напялил их на нос и,
раскрыв папку с надписью «Дело №», начал читать лежавшие в ней документы. Нюра
терпеливо ждала. Наконец прокурор поднял глаза и удивился:
– Вы еще здесь?
– Так я насчет…
– …свово мужика?
– Ну да, – кивнула Нюра.
– Разве я непонятно объяснил? Ну что ж, попробую иначе.
Запомните и зарубите себе на носу, – он повысил голос и стал грозить пальцем, –
у нас в Советском Союзе ни за что никого не сажают. И я, как прокурор,
предупреждаю вас самым строгим образом: вы такие разговорчики бросьте. Да-да, и
нечего прикрываться своей беременностью. Мы никому – ни беременным, ни всяким
прочим не позволим. Ясно?
– Ясно, – оробела Нюра.
– Ну вот и хорошо, – быстро помягчел прокурор. – В главном
договорились. А что касается частностей, то их можно и обсудить. Если в
отношении вашего мужа были допущены отдельные нарушения закона, мы их пресечем,
а виновных, если они есть, накажем. Это я вам обещаю как прокурор. Как фамилия
вашего мужа?
– Чонкин, – сказала Нюра. – Чонкин Иван.
– Чонкин? – прокурор вспомнил, что когда-то подписывал ордер
на арест именно Чонкина, и потом слышал, что этот же Чонкин оказался главарем
какой-то банды и что эта банда была разгромлена. – Чонкин, Чонкин, – бормотал
прокурор. – Значит, вы говорите, Чонкин. Одну минуточку. – Он вежливо
улыбнулся. – Будьте добры, подождите меня в коридоре, я все выясню и тогда вам
скажу.
Нюра вышла в коридор и там провела какое-то время. В это
самое время прокурор Евпраксеин кому-то позвонил по телефону и разговаривал
стоя и шепотом, прикрывая трубку ладонью и поглядывая на дверь. Затем он вышел
в коридор, пригласил Нюру к себе, сам сел за стол, а она осталась стоять.
– Значит, вы говорите – Чонкин? – спросил прокурор. – А ваша
как фамилия?
– Беляшова, – неохотно сказала Нюра, понимая, что этот
вопрос задан ей неспроста.
– Правильно, – сказал прокурор. – Беляшова. В браке вы с
этим Чонкиным не состоите. Так? Так. То есть, собственно говоря, вы к этому
Чонкину, которого, кстати сказать, ждет очень суровое наказание, никакого
отношения не имеете.
– Да как же, – сказала Нюра, – я ж беременная.
– Тем более, – убежденно сказал прокурор. – Зачем же вам
связывать свою судьбу и судьбу будущего ребенка с этим преступником?
Тут он понес какую-то околесицу и стал говорить от имени
какого-то множественного лица, которым или частью которого он как бы являлся.
– Мы, – сказал он, – не сомневаемся, что вы хорошая
работница и настоящий советский человек и что ваша связь с этим Чонкиным была
совершенно случайной. Именно поэтому мы вас и не привлекаем к ответственности.
Но именно поэтому вы должны от этого Чонкина решительно отмежеваться…
Дальше пошла и вовсе какая-то тарабарщина: трудное время…
сложная международная обстановка… противоборство двух миров… нельзя сидеть
между двух стульев… необходимо определить, по какую сторону баррикад…
– И поэтому, – закончил он свою мысль, – с вашей стороны,
было бы правильно не защищать вашего Чонкина, а, наоборот, порвать с ним самым
решительным образом. Было бы уместно заявить даже письменно, что я, такая-то и
такая-то, вступила в интимную связь с Чонкиным случайно и неосмотрительно, не
зная его звериной сущности, о чем сожалею. А? Как вы думаете, можно так
написать?
Прокурор посмотрел на Нюру и увидел ее глаза, полные слез.
– Дяденька, – сказала Нюра, хлюпая носом, – он ведь, Ванька,
хороший.
– Хороший? – Прокурор нахмурился и отвел глаза. – Интересно,
за что же его арестовали, если он хороший?
– Так ни за что же, – сказала Нюра.
– Ни за что? – сердито переспросил Евпраксеин. – Ну что же,
Беляшова, вы, я вижу, не просто заблуждаетесь. Вы упорствуете в своих
заблуждениях. Я вижу, для вас время, проведенное с этим Чонкиным, не прошло
даром. Я вижу, он таки успел вас обработать.
Думая, что прокурор имеет в виду ее беременность, Нюра
кивнула и согласилась сквозь слезы:
– Успел.
Глава 10
Сейчас, конечно, в Долгове уже мало кто помнит прокурора
Павла Трофимовича Евпраксеина, хотя в те времена невообразимо было
предположение, что его вообще когда-то можно будет забыть. Тогда слава его была
прочной, гремела на весь район и даже выходила иногда за пределы. Все знали и
говорили или, вернее, шептали, что прокурор Евпраксеин – это зверь. Что к нему
попадешь – живым не выйдешь. Что спуску никому не дает и ни слезой его не
разжалобишь, ни взяткой не размягчишь.
