Лужин много раз перечитывал шифровку, вдумывался в каждое
слово, но ничего понять не мог. Кто такой этот Рамзай
[5] и почему он сообщает
из Токио? Как можно отдавать такие приказы, не имея хотя бы приблизительных
данных, что это за Курт? Ну ладно, допустим, неизвестны фамилия, место
жительства или работы, но должны же быть хоть какие приметы. Рост, возраст,
цвет волос или глаз, к каким именно секретам имеет доступ.
Как всякий человек на своем месте, как подчиненные его
самого, Лужин ругал высшее начальство, считая, что там сидят дураки, бюрократы,
самодуры, которые отдают приказы, совершенно не считаясь с их практической
выполнимостью. Однако по виду Лужина трудно было догадаться, что он чем-нибудь
озабочен. Нюру, во всяком случае, он встретил так же приветливо, как и
Ермолкина. Он усадил ее в мягкое кресло, а сам, болтая ногами, забрался в
другое. Сел, сложил руки на груди и улыбнулся:
– Готов слушать вас с чудовищным интересом.
Нюра, не ожидавшая такого ласкового приема, растерялась и
сказала:
– Я беременная.
– Что вы говорите? – Лужин хлопнул в ладоши. – Надо же! –
Скатившись с кресла, он подбежал к Нюре и стал трясти ее руку. – Поздравляю. От
души. Всей. Как говорится. – Вернулся в кресло. – И куда же вы хотите его
определить?
– Кого? – не поняла Нюра.
– Его. – Лужин показал на ее живот. – Ребенка надо устроить.
А отдайте его нам, а? Мы из него сделаем. Человека. Настоящего. А впрочем, это
я так, – Лужин защелкал зубами, – шучу. Да.
Нюра смущенно потупилась и улыбнулась.
Помолчали. Лужин спросил Нюру, может ли он ей чем-нибудь
помочь. Она заплакала и стала объяснять, что у нее мужика посадили, она за него
хлопочет, ей везде отказывают, как посторонней, а она не посторонняя, потому
что она с ним жила. Лужин попросил рассказать все по порядку, и она, видя, что
ему это действительно интересно, стала рассказывать. Как прилетели оба
самолета, как появился Чонкин, как они познакомились, как стали жить вместе.
Рассказала, как он все время рвался на фронт, а его не брали, как напали на
него какие-то люди и он вынужден был защищать свой пост. И вот теперь за то,
что действовал он строго по уставу, его же забрали, а ее гоняют от одного
начальника к другому, а правды нигде не добьешься. Свиданья не дали, передачи
не принимают и везде говорят: посторонняя.
Лужин слушал внимательно. Иногда спрыгивал с кресла и
начинал в волнении бегать по кабинету, потом опять возвращался на место и опять
слушал. А когда Нюра кончила рассказывать, он подошел к ней, погладил ее по
голове и с чувством сказал:
– Бедная женщина!
Нюра посмотрела на Лужина, подалась вперед, уткнулась
головой ему в плечо и разревелась. Много ей за последнее время приходилось
плакать, но так она еще не рыдала. Она пыталась остановиться, но не могла.
Лужин гладил ее по голове и бормотал:
– Бедная! Сколько пришлось пережить! Ну ничего. Ничего.
Ничего. Ну.
Потом она успокоилась, а он опять забегал по кабинету,
потирал руки и щелкал зубами.
– Безобразие! – восклицал он и щелкал зубами. – Сколько еще
на свете людей бездушных. Бюрократы и формалисты. Сколько с ними ни боремся, а
они… Ну ничего. Мы… – Он подбежал к Нюре и ткнул себя пальцем в грудь. – Вам
поможем. Да. Мы. Поможем.
Тут он забормотал какие-то слова, из которых Нюра поняла,
что он, Лужин, приложит все усилия и что, если не удастся вернуть Чонкина:
– Мы. Вам. Подберем. Кого-то. Другого. Еще лучше. Мы. Вам.
Поможем. Но и вы. Нам. Помогите. Прошу. Очень! – Лужин закрыл глаза и приложил
руку к груди.
Нюра не поняла, как и кого могут ей подобрать вместо
Чонкина, она хотела сказать, что никого лучше ей не надо, что Чонкина ей вполне
достаточно. Но Лужин своей просьбой о помощи сбил ее с толку, и она сказала,
что конечно, что если она может…
– Можете, – перебил Лужин. – Вы в Красном живете?
– В Красном, – кивнула Нюра.
– Ну как там? Как народ? Какие настроения преобладают?
Нюра посмотрела на него вопросительно.
– Не поняли? – улыбнулся Лужин. – Я, по-моему. Говорю. Ясно
вполне. Я спрашиваю: в вашей деревне у людей какое настроение? Грустное?
Нюре вопрос не понравился. Она стала выгораживать своих
односельчан, уверяя, что настроение у всех, напротив, весьма хорошее.
– Хорошее? – обрадовался Лужин и отпрыгнул от Нюры.
– Хорошее, – подтвердила Нюра.
– Чудовищно любопытно. Война идет. Люди гибнут. А у них
хорошее. Отчего же? Может, ждут? Немцев? – Он подмигнул Нюре и улыбнулся.
– Нет! – Нюра испугалась, что сказала что-то не то. – Немцев
не ждут.
– А кого ждут?
– Никого не ждут.
– А откуда же настроение такое хорошее?
Нюра решила тут же исправить ошибку и сказала, что она не
совсем правильно выразилась и что настроение у людей иногда бывает хорошее, но
чаще совсем плохое.
– Плохое? – переспросил Лужин. – Подавленное? Не верят в
победу нашу?
– Верят! Верят! – сказала Нюра поспешно.
– Но настроение плохое?
– Оно не плохое, – сказала Нюра и поняла, что запуталась.
– А какое же? – спросил Лужин.
– Не знаю, – сказала Нюра.
– Ну вот, – помрачнел Лужин. – Видите. Я к вам всей душой.
Хотел помочь. Я откровенно. А вы не откровенно. То хорошее. То плохое. То не
знаете. Значит, помочь нам не хотите?
– Почему же? – сказала Нюра, насупясь.
– Почему, я не знаю. Я вижу, что не хотите. Нам, конечно, и
так известно все, но мне от вас услышать хотелось. Чем люди живут? Что говорят?
Некоторые неправильно думают. Хотелось бы их вовремя выявить, поправить и
удержать. Они потом. Сами. Спасибо скажут. Между прочим, что говорит ваш председатель?
– Наш председатель? – переспросила Нюра. – Об чем?
– Ну вообще.
– Вообще?
– Вообще.
– Матюкается, – сказала Нюра.
