Действуя в интересах государства, находящегося с Союзом ССР
в состоянии войны, всячески стремился к дезорганизации производства, подрыву
экономики путем саботажа и иных предательских действий, способствовал
распространению панических слухов, искал и поощрял к активной деятельности
скрытых врагов советской власти из числа бывших кулаков, подкулачников и
замаскировавшихся сторонников так называемой троцкистско-зиновьевской
оппозиции, в числе которых оказались и лица, занимавшие ключевые посты в
районном руководстве.
Осуществлял прямую связь между германским верховным
командованием и ставленником белоэмигрантских кругов так называемым князем
Чонкиным-Голицыным, который параллельно со мной вел подрывную работу в деревне
Красное.
Узнав, что Чонкину-Голицыну грозит арест, а затем неизбежное
разоблачение, я, возглавив группу захвата, обставил дело так, что не мы взяли
Чонкина-Голицына, а он нас, при этом ордер с санкцией прокурора был умышленно
поврежден.
После того как в поставленную ловушку был захвачен капитан
Миляга, деятельность органов на территории Долговского района фактически была
полностью парализована, что, в свою очередь, вызвало активизацию сил,
направленных против советского строя. Все это привело к тому, что командование
Красной Армии было вынуждено, ослабив линию фронта, бросить часть своих сил на
подавление так называемой банды Чонкина-Голицына. После разгрома я, предъявив
поврежденный, а потому недействительный ордер, изъял преступника у военных
властей и впоследствии, временно захватив пост начальника райотдела НКВД,
намеренно завел следствие в тупик, чтобы спасти от заслуженного наказания князя
Чонкина-Голицына, поскольку германское верховное командование в будущем
рассчитывало использовать его в качестве вдохновителя и организатора
выступлений против советской власти.
Настоящие показания даны мною добровольно и записаны с моих
слов правильно.
СПРАВКА
Дана настоящая з/к Филиппову Курту в том, что он медосмотр
прошел. Вшей, венерических, кожных и инфекционных заболеваний не обнаружено.
Противопоказаний к содержанию в общей камере нет.
Военфельдшер СЕМЕНОВА
Часть вторая
Побег
Глава 1
Чонкин спал на полу у дверей, привалившись щекою к параше,
когда его растолкали, поставили на ноги. Он потряс головой, пришел в себя и
удивился. В камере одновременно толклись человек шесть вертухаев и во главе их
сам начальник тюрьмы старший лейтенант Курятников, маленький, коренастый, с
бабьим рябым лицом. Все они, в том числе и Курятников, были чем-то как будто
взволнованы, смотрели на Чонкина с любопытством, но в то же время и с робостью.
На нарах народ заворочался, кто-то спросил, что происходит.
– Чонкина уводят, – сказал Штык с некоторым удивлением.
– А для чего столько народу?
– А кто его знает?
Тут послышался голос Манюни:
– Раз за одним столько народу прислали, значит, на расстрел.
– Как же на расстрел? – сказал Штык. – Ведь суда-то не было.
– А никакого суда и не нужно, – рассуждал Манюня. – Закон
военного времени.
Чонкина от этих слов передернуло, хотя он и не мог
представить себе, что вот сейчас прямо его и расстреляют. Да и вертухаи во
главе с начальником тюрьмы выглядели совсем обыденно. Начальник тюрьмы лично
поднял шинель, отряхнул и, развернув, подал Чонкину, как подают швейцары.
– А сколько время? – спросил Чонкин, тыча и не попадая рукою
в рукав.
Ему не ответили. Курятников, отступив назад, осмотрел
Чонкина придирчивым оком.
– Конечно, побрить его надо бы, – сказал он озабоченно, – да
ладно.
– Слыхал, Манюня? – крикнул Штык. – Побрить, говорит, надо.
А ты – на расстрел.
– А как же, – отозвался Манюня. – Как же небритого-то
расстреливать? Не положено. Если больной, вылечат, если небритый, побреют.
– Молчать! – взвизгнул Курятников. – Еще одно слово услышу
и…
Тут из-за параши поднялся профессор Цинубель и, подойдя к
Чонкину, протянул руку.
– Прощайте, Чонкин, – сказал он сердечно. – Не робейте.
Учитесь выдержке у Ильича. Помните…
Что именно помнить, Чонкин выслушать не успел, его вывели из
камеры.
Тесной толпой прошли по коридору, затем через двор, к
проходной. Возле тумбочки с наганом на боку стоял дежурный.
– Машина не пришла? – спросил начальник тюрьмы.
– Сломалась, – ответил дежурный.
– Ладно, пойдем так.
Начальник расписался в какой-то лежавшей на тумбочке книге,
после чего Чонкина вывели за ворота и повели через площадь. Было темно,
холодно, шел мелкий дождь.
– Сколько время? – опять спросил Чонкин, и ему опять не
ответили.
Подошли к какой-то глухой двери, позвонили, она
распахнулась, и стоявший за нею человек прижался к стенке, пропуская пришедших.
Вскоре очутились в знакомой Чонкину приемной лейтенанта
Филиппова.
– Подождите, – сказал Курятников и, робко постучавшись,
сунул голову в дверь. – Разрешите ввести?
– Введите, – донесся ответ.
Глава 2
В комнате, которую Чонкин знал как кабинет лейтенанта
Филиппова, горела яркая лампочка. Но за столом был не Филиппов, а незнакомый
майор в новенькой гимнастерке, перекрещенной сверкающими ремнями. Другой
незнакомец, с большой бритой головой и в очках с толстыми стеклами, сидел на
стуле у стены. Шинель с меховым воротником (таких шинелей Чонкин прежде не
видывал) была расстегнута, руки сцеплены на животе, ноги болтались, не доставая
до пола. На соседнем стуле лежала фуражка с высокой тульей и брошенные поверх
нее белые перчатки.
Курятников строевым шагом приблизился к бритоголовому,
поднес руку к виску и визгливо закричал:
– Товарищ полковник, подследственный Чонкин по вашему
приказанию доставлен!
«Ишь ты! – подумал Чонкин. – Полковник!»
– Выйдите и подождите за дверью, – не меняя позы, приказал
полковник.
Курятников и конвойные вышли.
Полковник и майор, каждый со своего места, внимательно
разглядывали Чонкина, а он стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки.
