Вдруг полковник спрыгнул со стула и стал быстро бегать
вокруг Чонкина, наклоняясь при этом, как мотоцикл.
– Вы, – мелькая перед глазами, бормотал полковник, – ожидали
увидеть не нас, а Курта. Но его нет. Увы. Он чудовищно занят. Он дает
показания. Весьма ценные между тем. И вам я тоже. Настоятельно рекомендую. Тем
более что нам. Все, все известно.
Он прекратил кружение так же неожиданно, как начал, вернулся
к своему стулу, сел и принял прежнюю позу.
Заговорил майор. Он говорил медленно и бесстрастно:
– Ну вот что, милейший. Как вы только что слышали, Курт
арестован, дает показания, и нам уже многое известно. Но необходимо кое-что
уточнить. Своих противников мы умеем уважать. Вы долго и ловко водили нас за
нос, играя роль Иванушки-дурачка. Ну что ж, играли великолепно, ничего не
скажешь, но теперь, как умный человек, вы должны признать, что игра окончена.
– Точно сказано, – одобрил полковник и снова спрыгнул со
стула. – Ваша карта бита, князь! – сказал он, как в театре, и откинул в сторону
руку.
Чонкин вздрогнул. Он не думал, что его давнишняя кличка
может быть известна этим людям.
– Я же говорю, – переглянувшись с полковником, усмехнулся
майор, – нам все известно. Так что лучше сразу начистоту.
– Да, сразу начистоту, – приблизился полковник. – Для вашего
же блага прошу вас очень. Итак, кто послал вас в деревню Красное?
– В деревню Красное? – переспросил Чонкин.
– Да, да. – Полковник нетерпеливо защелкал зубами. – В
деревню Красное кто вас послал?
– Меня? – уточнил Чонкин и ткнул пальцем в грудь.
– Да, вас. Именно вас. В деревню Красное кто?
– Так ведь этот, – сказал Чонкин, надеясь, что полковнику
действительно все известно. – Ну, старшина, ну Песков.
– Песков? – недоверчиво повторил полковник. – Старшина? А
Антон Иванович что говорил?
– Антон? – переспросил Чонкин. – Иванович?
– Я имею в виду Деникина, – подсказал полковник.
– Дикина? – Чонкин напряг память. – Может, Жикина? Это
который на колесиках ездиет?
– На чем? На колесиках? – переспросил полковник. – Ах на
колесиках?
Он сделал короткий выпад и ткнул Чонкина кулаком в живот.
Чонкин открыл рот, пытаясь втянуть в себя воздух, и даже произнес какой-то звук
вроде «а-а», но воздух не втягивался. С выпученными глазами Чонкин рухнул на
колени, и только после этого воздух толчками стал пробиваться в легкие.
– Ну так что же? – услышал он над собой. – Так кем же вы
засланы в деревню Красное? Кем? Кем? – закричал полковник. – Говори, сволочь,
или сейчас прострелю башку!
Чонкин поднял глаза. Ствол револьвера, как и на первом
допросе, смотрел ему в переносицу. Но на этот раз страха не было.
– Ну! Считаю до трех. Раз! Два!..
Чонкин молчал. Он понял: им чего ни ответь, их не устроит.
– Напрасно вы упорствуете, – донесся до него мягкий голос
майора. – Вы же знаете, мы все равно заставим вас говорить. Ответьте нам на
один вопрос, и мы отпустим вас в камеру отдыхать. Так все-таки кто же вас
заслал в деревню Красное?
– Кому надо, тот знает, – сказал Чонкин, отдуваясь.
Словно кувалдой дали ему в подбородок. Он взлетел, спиной и
затылком влепился в стену и рухнул, широко раскинув ноги в рваных ботинках.
Майор и полковник стояли над ним. По побелевшему его лицу
медленно ползла муха.
– Крепкий орешек, – потирая ушибленную руку, задумчиво
сказал полковник.
– Да, – согласился майор, – с этим придется потрудиться.
Они не испытывали к этому обмякшему телу ненависти или
каких-то других сильных чувств. Как специалисты в своем деле, они просто
оценили твердость материала, с которым предстояло работать.
Приглашенному затем Курятникову было приказано поместить
заключенного в отдельную камеру, содержать в строжайшей изоляции с целью
исключения возможных контактов с кем бы то ни было.
Исполнить это приказание Курятникову было непросто, потому
что все три одиночные камеры к тому времени были заняты: в одной помешалась
каптерка, в другой Курятников держал собственную корову, третью он же за
пятнадцать рублей в месяц сдавал вольнонаемному Тухватуллину с семьей из шести
человек. Дело было, конечно, не в пятнадцати рублях, ими начальник тюрьмы мог
пожертвовать, но начинался осенне-зимний период, и, в случае выселения его
семьи, Тухватуллин имел бы право устроить скандал.
Не найдя иного выхода, Курятников приказал очистить
специально для Чонкина большую общую камеру, а ее временных жителей распихать
по другим камерам, и без того уже достаточно переполненным. Таким образом,
последующие сведения о том, что Чонкин содержался якобы в одиночной камере,
следует считать не вполне достоверными, точнее сказать, что в общей камере он
был одиночным заключенным.
Глава 3
В тот дождливый месяц у Ревкина было много неприятностей.
Полторы недели в районе работала специальная комиссия, которая затем составила
секретный доклад «О некоторых недостатках в работе партийной организации
Долговского района».
В докладе перечислялись примеры экономического отставания и
недовыполнения планов по разным отраслям сельского хозяйства и местной
промышленности, но особенное внимание обращалось на развал идейно-политической
и воспитательной работы среди населения, говорилось о политической близорукости
и притуплении бдительности, об атмосфере благодушия и ротозейства, царившей
среди руководителей района. В этом докладе опять упоминалась «банда так
называемого Чонкина». Фамилии «Голицын» там еще не было. Но сам факт, что так
называемому Чонкину и его банде уделялось в докладе не менее четырех страниц,
позволяет предположить, что некоторыми новыми данными комиссия уже располагала,
хотя, возможно, не имела при этом четких указаний, можно ли считать Чонкина
Голицыным.
Так или иначе, комиссия пришла к выводу, что положение
сложилось крайне нездоровое, мириться с этим нельзя, и предлагала немедленно
покончить с благодушием, головотяпством и ротозейством, повысить бдительность,
усилить политико-массовую и воспитательную работу и произвести кадровые
изменения в руководстве районом.
