– Остроумно, – улыбнулся Запятаев. – Ну, а если без шуток, я
вам скажу по секрету… – Он приблизился к Чонкину и снизил голос до шепота: –
Запомните раз и навсегда – основная, главная, замечательная особенность этой
власти состоит в том, что она до-вер-чи-ва. Да, именно доверчива, – повторил он
громко и опять отскочил. – Вы скажете: ка-ак? – Он вытаращил глаза и раскрыл
рот, изображая невероятное удивление Чонкина. – А вот так, дорогой мой Иван…
как вас… Васильевич?.. Именно так. Вы скажете, какая там доверчивость, когда
она всех во всем подозревает, когда она хватает и уничтожает главных своих
идеологов и столпов по мельчайшему подозрению. Вы мне скажете – Троцкий, вы мне
скажете – Бухарин с Зиновьевым, вы мне скажете – Якир с Тухачевским. Да,
конечно, она подозрительна, она своим не доверяет, но таким, как я, она верит
как? Без-гра-нич-но. К сожалению, я сделал это открытие не сразу. Я тогда уже
был не в Москве, а здесь, в области. Работал мелким служащим в одном важном
учреждении. В таком важном, что даже сейчас боюсь сказать. А руководителем у
нас был некий Рудольф Матвеевич Галчинский. Не помните? Ну, был такой известный
большевик, герой Гражданской войны, личный друг Ленина. Такой преданный, такой
доверенный, что он из-за границы, знаете ли, не вылезал. Добывал какое-то там
военное оборудование, какие-то секреты и, если не ошибаюсь, руководил общей
подрывной деятельностью, то есть подготавливал мировую революцию. Очень вредный
был человек. И вот когда я сделал свое открытие, я его на этом самом Галчинском
и испытал. Взял я как-то клочок бумаги, этот вот самый огрызок (он был
чуть-чуть побольше), натянул на левую руку перчатку и написал: «Во время
пребывания в Англии Галчинский был завербован британской разведкой». И подписал
простенько, без затей: «Зоркий Глаз». А? Как вам нравится?
Постепенно Запятаев входил в раж, отбросил метлу, размахивал
руками, сам себе задавал вопросы и сам на них отвечал, расчленяя слова на
слоги. Смеялся, подмигивал, при этом одна половина лица, как на шарнирах,
поднималась вверх, а другая, наоборот, опускалась.
– Но тут… – Запятаев помолчал и покачал головой. – Меня
ждало первое испытание. На другой день на работе я подошел по какому-то делу к
секретарше нашего начальника, к этой очаровательной жирной свинье Валентине
Михайловне Жовтобрюх, и делаю ей походя комплимент: «Валентина Михайловна,
какой на вас прекрасный жакет». Сволочь была невероятная, а все-таки женщина.
Вся зарделась, краска сквозь жир проступила: «Правда, вам нравится?» –
«Прекрасный, – повторяю, – жакет, и очень вам к лицу». А она и вовсе расцвела:
«Это мне, – говорит, – Рудольф Матвеевич из-за границы привез». – «Из Англии?»
– спрашиваю. «Нет, из Бельгии. А в Англии он никогда не бывал». – «Как? –
сказал я. – А в последний раз?» – «Вот именно в последний раз он был в Бельгии
и Голландии. До этого в Германии, во Франции и даже в Канаде, а в Англии
никогда. Да что вы так побледнели? Что с вами?»
Вы представляете, что я чувствовал, если даже не смог скрыть
своего состояния? Несколько суток после этого я не находил себе места. День
проходил еще кое-как в работе, а ночью – сплошные кошмары. Я забирался под
одеяло и дрожал, даже не фигурально, а самым обыкновенным образом. Чего только
мне не мнилось. Остановилась внизу машина – за мной. Дверь хлопнула – за мной.
Я не трус, Иван Васильевич. Но мне было до слез обидно, что вот так глупо, с
первого раза… Но вот однажды иду на работу, поднимаюсь по лестнице и глазам
своим не верю: два молодца в форме и один в штатском ведут под белы ручки
нашего героя, то есть самого Рудольфа Матвеевича, бледного, без очков. Я
посторонился… И даже, кажется, поздоровался, но он меня не заметил, а один из
молодцов буркнул мне: «Не путайтесь под ногами». Поднимаюсь в приемную, там как
после погрома: ящики столов вынуты и стоят на полу, бумаги рассыпаны, а у окна
в углу плачет Валентина Михайловна. Я, разумеется, к ней: «Валентина
Михайловна, что случилось?» Она платочком глаза промокнула и смотрит на меня
строго: «Рудольф Матвеевич оказался британским шпионом. Не могу себе простить,
рядом была, а не заметила». Я, конечно, – Запятаев подмигнул радостно, – с
удовольствием стал ее успокаивать, мол, не переживайте, ведь еще ничего не
доказано, все еще может разъясниться. Ведь Рудольф Матвеевич, кажется, в Англии
никогда не бывал. Тут она как завизжит: «Что значит кажется! Что значит не
бывал? Вы что же, нашим органам не доверяете?» Мне же пришлось заверить ее, что
доверяю. Прошло сколько-то времени, и в газетах – вы, может быть, помните –
появилось сообщение о суде над врагом народа Галчинским. Говорилось, что под
тяжестью предъявленных улик подсудимый полностью признал, что во время
пребывания в Англии он был что? За-вер-бо-ван.
Тут Запятаев замолчал, задумался, и Чонкин, решив, что
рассказ окончен, пробормотал что-то вроде того, что, мол, да, бывает, и взялся
за метлу, но Запятаев его остановил:
