– Да уж, брат, – подтвердил Фигурин. – Учиться нужно
обязательно, и только на «хорошо» и «отлично». Если уж хочешь в органах работать,
знать должен много. Математику, историю, психологию, например. А как же! Вот, я
вижу, ты допрос ведешь. Лампу под нос и – давай, говори! Кричишь, ногами
топаешь. Разве ж это годится? А ты попробуй без грубостей, в душу
подследственному попробуй проникнуть, чтобы он сам осознал глубину своего
падения и искренне раскаялся.
– Ну да, искренне, – не поверил мальчик. – Враги народа, они
знаете какие упорные.
– Всякие есть, – сказал Фигурин. – Есть и упорные. Есть
такие, которые от твоей лампы еще упорнее станут. Поэтому, когда имеешь дело с
человеком, важно уметь подействовать на его самолюбие, использовать его любовь
к семье, к водке, к женщинам. Женщин любишь?
– Что вы, – сказала Клавдия. – Он еще маленький.
– Ах да, забыл. Но я, собственно говоря, к вам не за этим.
Вам Роман Гаврилович объяснил ваше задание?
– Да, – сказала Клавдия. – Значит, завтра на похоронах я
буду как вроде вдова капитана Миляги.
– Да-да, – сказал Фигурин. – Похороны очень важные. Им
придается большое политическое значение. Надо, чтобы люди видели, какой
замечательный человек погиб от рук белочонкинской банды. И одно дело, знаете,
когда просто хоронят какого-то военного. Ну, погиб и погиб, сегодня на фронте
много людей гибнет. И другое дело, когда гроб стоит, а над гробом жена,
ребенок. – Он погладил Тимошу по голове. – Тогда, знаете ли, это производит
гораздо более сильное впечатление. Мы, значит, завтра поставим вам табуреточку у
изголовья. У вас платье черное есть? Нет? Достанем. Ну, и так особенно рыдать,
конечно, не нужно, но хорошо бы, чтобы глаза все-таки были заплаканы. Может, в
платочек луку накрошить?
– Зачем? – сказала Клавдия. – Я и так плакать умею. Я когда
в самодеятельности играла, то, бывало, всегда плакала, даже наш режиссер
удивлялся. Вот смотрите. – Она напряглась, покраснела, и вдруг из глаз ее
действительно потекли слезы.
– Прекрасно! – сказал Фигурин. – Очень натурально.
– А я плакать не умею, – сказал мальчик.
– А тебе и не нужно. Ты же у нас мужчина. Ты только должен
стоять рядом с матерью и утешать ее так, как будто в гробу лежит твой отец.
Глава 15
Когда стемнело, Свинцов собрал свою группу на опушке. Было
тихо. Накрапывал дождь, и казалось, что кто-то ходит вокруг и продирается
сквозь кусты. Темные фигуры в намокших фуфайках стояли перед Свинцовым, он
пересчитал их на ощупь.
– Ну, пошли, – вполголоса приказал он и сам двинулся первым.
Шли напрямик по сжатому полю, и ноги вязли в глинистой
почве. Время от времени Свинцов оглядывался, видел, что остальные идут за ним
гуськом, стараясь не отставать.
– Сяржант, – спросил шепотом длинный Худяков, – закурить
можно?
– Я тебе закурю, – сказал Свинцов не оборачиваясь.
Он шел, пристально глядя себе под ноги, но не видел ничего,
кроме смутно желтевшей стерни. Свинцов забеспокоился, что уже прошли то место,
на которое днем указал Плечевой, и думал, не развернуть ли свою команду и не
прочесать ли все поле шеренгой, когда под ногой что-то хрустнуло.
– Стой! – сказал Свинцов и нагнулся. Пошарив по земле
руками, он вздохнул с облегчением: – Кажись, оно. – И обернулся к своим
спутникам. – Все сюды! Собирайте кости и кладите у мешок.
Спутники обступили Свинцова и склонились в кружок над чем-то
невидимым.
– Слышь, сяржант, – тихо и с удивлением сказал Худяков, –
кости-то как быдто ужасно здоровые.
Свинцов и сам это заметил.
– Не твое дело, – пробормотал он сердито. – Бери какие
помельче.
Но мелких оказалось немного, а крупные с трудом отделялись
от остальной части скелета.
– Вы это вот что, – сказал Свинцов, – какие крупные, те об
колено.
Некоторое время сквозь шум дождя слышалось сопение
нескольких здоровых мужиков и сухой хруст ломаемых костей. Наполнив мешок наполовину
и взвесив его в руке, Свинцов приказал работу прекратить и добавил к собранному
материалу крупный продолговатый череп.
Глава 16
Время близилось к полуночи. Капитолина Горячева дежурила в
приемной, ожидая возвращения своего начальника. Все было спокойно. Дважды
звонили из области. Первый раз спросили, сколько сосисок осталось на складе.
Капа сказала «шестнадцать». Второй раз интересовались, прибыла ли вдова и что
слышно относительно клада. Капа ответила, что вдова с сиротой записались в
колхоз, а клад пока ищут. Ей сказали: «Когда найдут, сообщите тестю».
Оба разговора были кодированы. В первом случае выясняли,
сколько осталось дел, не законченных следствием, во втором – добралась ли до
места Клавдия Воробьева и найдены ли останки капитана Миляги. Тесть – Лужин.
Звонил женским голосом какой-то мужчина и сказал, что может
дать ценные сведения насчет Курта, но когда Капа спросила фамилию звонившего,
он бросил трубку.
Делать было нечего. Капа попила чаю, достала из ящика стола
потрепанную книгу рассказов Мопассана и погрузилась в чтение. Зачитавшись, она
не слышала, как вошел майор Фигурин, и очнулась только тогда, когда он положил на
ее плечо свою костлявую руку. Она смешалась и хотела сунуть книгу обратно в
ящик, но майор перехватил ее, посмотрел на обложку, прочел фамилию автора.
«Хороший писатель, – сказал он, – правильно изобразил язвы современного ему
французского общества, но классовой сущности изображенных им же противоречий до
конца не понял ввиду ограниченности собственного мировоззрения, и не смог
указать выход из создавшегося положения. А выход этот был только в объединении
и консолидации всех прогрессивных сил вокруг рабочего класса – вот до понимания
чего Мопассан не дошел».
Обсудив с Капой достоинства и недостатки творчества
Мопассана, Фигурин высказал беспокойство по поводу долгого отсутствия группы
Свинцова, справился, какие были новости, и ушел к себе в кабинет звонить
«тестю».
Капа стала собираться домой, но тут опять появился Фигурин и
спросил, не хочет ли она составить ему компанию и выпить с ним по рюмочке
коньяку. Капа смутилась и сказала, что она никогда коньяк не пробовала, но от
сведущих людей слышала, что он пахнет клопами.
