Не вполне понимая, для чего его сюда привели, Чонкин вертит головой,
с любопытством поглядывая на прокурора, на защитника, на конвойных и вниз, на
публику, которая тоже смотрит на него с любопытством.
Публика разочарована. Она ожидала увидеть князя,
какого-нибудь усатого, мордатого, может быть, даже свирепого, в черкеске
какой-нибудь с газырями или в белогвардейском мундире с невыгоревшими пятнами
на месте сорванных погон и крестов. Но перед нею не князь, а черт знает кто.
Глава 49
Если заглянуть за кулисы, то там, как и полагается перед
премьерой, находятся режиссеры: майор Фигурин, полковник Лужин и маленький,
сухонький, с подстриженными седыми усиками пожилой дядя в потертом пиджачке.
Внешне дядя похож на какого-нибудь, скажем, банщика или привратника при
гостинице, но он не банщик и не привратник, он генерал, прибывший из Москвы для
наблюдения за процессом. Заложив руки за спину, тихим голосом, каким умеет
говорить только очень большое начальство, он дает последние указания трем еще
не вышедшим на сцену артистам: председателю и членам суда.
Тут же, за кулисами, болтается пока без дела детский
писатель Алексей Мухин. Ему поручено в образной форме рассказать в печати не
только «нашей читающей детворе», но и взрослым читателям о строгом,
беспристрастном и справедливом суде над подлым изменником родины, показать истинное
лицо его приспешников.
Приезжий генерал, закончив инструктаж, посмотрел на Лужина,
все ли готово, Лужин посмотрел на майора, майор кивнул Лужину, Лужин кивнул
генералу, генерал толкнул в живот полковника Добренького:
– Ладно, идите.
Глава 50
Из-за кулис на сцену выходят трое. Первый – председатель
выездной сессии Военного трибунала полковник Добренький с папкой в руках. Лицо
одутловатое, нос фиолетовый, глазки маленькие. За ним два члена суда, два
майора, два мрачных типа – Целиков и Дубинин.
СЕКРЕТАРЬ (вскакивая, торжественно). Прошу встать! Суд идет!
Грохот откидываемых сидений, все встают. Вошедшие занимают
места за длинным столом: председатель посредине, члены – по бокам. Председатель
кладет перед собой папку и развязывает тесемки.
СЕКРЕТАРЬ. Прошу садиться.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (после небольшой паузы, глядя в зал). Слушается
дело по обвинению Голицына Ивана Васильевича в измене родине,
контрреволюционном саботаже, вооруженном разбое, антисоветской агитации и
других преступлениях. Подсудимый, встаньте!
Чонкин, думая, что обращаются к кому-то другому, сидит.
Подсудимый, я вам говорю. Встаньте!
ЧОНКИН (тыча себя пальцем в грудь). Я?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (улыбаясь). Уж не я ж. (Строго.) Встаньте.
Чонкин встает, двумя руками держится за перила перегородки.
Подсудимый, назовите ваше имя, отчество и фамилию.
ЧОНКИН. Мое?
Смех в зале.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (сердится). Подсудимый, здесь вам не цирк, а
заседание Военного трибунала. Я вам советую не валять дурака и четко отвечать
на вопросы. Ваша фамилия?
ЧОНКИН (неуверенно). Раньше был Чонкин.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А теперь?
ЧОНКИН (подумав). Не знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Что значит – не знаете? На предварительном
следствии вы показали, что являетесь врагом народа князем Голицыным,
ставленником белоэмигрантских кругов и международного капитала. Вы
подтверждаете свои показания? (Чонкин молчит.) Подсудимый Голицын, у вас есть
отводы к составу суда? Нет? Садитесь! (В зал.) Суд приступает к слушанию
обвинительного заключения.
Глава 51
Всякому спектаклю предшествуют репетиции. Может, потому, что
Чонкин оказался плохим артистом, его мучили долго. Особо важные следователи
наехали из Москвы и работали посменно. Они допрашивали его много суток подряд,
не давая ни спать, ни есть. При плотно зашторенных окнах ровным желтым
раздражающим светом горела лампочка, он не знал, когда день, когда ночь, всякое
движение времени полностью прекратилось.
Следователи долбили одно и то же: кем заслан? Какое задание
выполнял? С кем был связан?
Чонкин, видя, что ни один из его ответов их устроить не
может, совсем озверел и на все вопросы отвечал одной фразой: «Кому надо, тот
знает». За время следствия он отощал, постарел, засыпал прямо на допросах, иной
раз терял сознание. Его хлопали по щекам, отливали водой, усаживали на стул и
опять спрашивали: кто, где, когда, шифры, пароли, явки и адреса. Он, еле
ворочая сухим ошершавевшим языком, тупо и бессмысленно повторял: «Кому надо,
тот знает». Следователи говорили: «упорный очень», самые невозмутимые выходили
из себя, кричали, топали ногами, пускали в ход кулаки и даже плевались. Один из
них, доведенный до ручки, рухнул перед Чонкиным на колени: «Ты, ирод проклятый,
себя не жалеешь, так хоть меня пожалей, у меня же семья!»
Мучения Чонкина кончились, когда за дело снова взялся майор
Фигурин. Разобравшись в обстановке, Фигурин накормил Чонкина, напоил чаем,
угощал длинными папиросами, от которых сладко кружилась голова, и говорил
по-хорошему, как человек с человеком.
– К сожалению, Ваня, среди наших работников тоже не все
святые. Служба такая, что иной раз поневоле ожесточишься. К тому же люди,
которые к нам попадают, не всегда трезво оценивают обстановку, не всегда
правильно могут оценить, что от них требуется. Вот, скажем, мы берем человека и
говорим ему: «Ты наш враг». Он не соглашается, он возражает: «Нет, я не враг».
Да как же это может быть? Если мы арестовываем человека, он, естественно, нас
ненавидит. А если он при этом считает себя невиновным, то ненавидит вдвойне и
втройне. А раз ненавидит, значит, враг, значит, виновен. Поэтому, Ваня, я лично
считаю злейшими врагами именно невиновных.
Майор Фигурин не хотел возводить на Чонкина напраслину и
приписывать ему то, чего не было.
– Я не сторонник таких методов. Я пользуюсь в своей работе
только фактами, а не домыслами. Значит, в деревню Красное ты прибыл по заданию
своего командования. Так?
– Так, – согласился Чонкин.
– Тебе дали винтовку, патроны, посадили в самолет и
отправили в Красное? Так?
– Так.
– Ну, значит, так и запишем: «Получив задание своего
командования, я был снабжен оружием, боеприпасами и воздушным путем заброшен в
деревню Красное». Правильно?
Чонкин пожал плечами: вроде правильно.
