– Пойдем дальше. Тебя оставили одного, стоять скучно, ты
стал смотреть туда-сюда, увидел Нюру, помог ей на огороде, выпили, остался
ночевать, потом познакомился с другими жителями, разговаривал с ними о том о
сем, интересовался, как живут… Я ничего не путаю?
– Нет.
– Хорошо, запишем: «По прибытии к месту своей будущей
деятельности вел визуальное наблюдение, заводил связи, устанавливал контакты,
выяснял настроения, вступил в незаконные отношения с Беляшовой…»
– Э-э! – всполошился Чонкин, чуя подвох. – Как же это
незаконные? Я ж не насильничал, я ж по согласию.
– А я ничего такого и не говорю, – сказал майор. – Я имею
только в виду, что ты с ней не был расписан. Это же правда?
– А, это-то? – сообразил Чонкин. – Это-то да.
Нет, что ни говори, понял Чонкин, а следователь следователю
рознь. Майор Фигурин ото всех выгодно отличался тем, что не кричал, не топал
ногами, не замахивался и дурацких вопросов не задавал, писал все как есть,
хотя, правду сказать, писал словами какими-то мудреными, приобретавшими
зловещий смысл. А то, что майор добавил насчет мировой буржуазии, эмигрантских
кругов, бывших помещиков и капиталистов, про это, Чонкин знал, ученые люди и в
газетах писали, на собраниях говорили, об этом и политрук Ярцев на
политзанятиях твердил постоянно.
Майор с Чонкиным вел себя по-хорошему, и Чонкин с майором
вел себя по-хорошему и на каждом листе, который ему был предложен,
аккуратнейшим образом вывел: «Чонкин». Что-что, а это уж он умел, даже майор
его похвалил: «Здорово, – говорит, – у тебя получилось», – и фамилию Голицын
всюду проставил в скобках.
Глава 52
Спектакль на сцене разыгрывался, как и полагается, в полном
соответствии с заранее написанной пьесой.
Вызванные на сцену эксперты исследовали вещественные
доказательства – винтовку образца 1891/30 года и ордер на арест подсудимого.
Зачитав результаты дактилоскопической, баллистической и химической экспертиз,
они неопровержимо доказали, что отверстие в ордере является пулевым,
произведено выстрелом из данной винтовки, которой в момент выстрела пользовался
подсудимый.
Экспертов сменили свидетели, доставленные в зал суда под
конвоем.
Свидетель Гладышев показал, что подсудимый с первой минуты
своего появления в деревне Красное вел разнузданный образ жизни, покинул пост,
вступил в сожительство с почтальоном Беляшовой, пьянствовал, вел провокационные
разговоры, допустил потраву огорода, имеющего неоценимое научное значение,
оказал сопротивление властям. О том, что под личиной рядового Чонкина скрывался
князь Голицын, свидетель якобы не знал, но поведение подсудимого вызвало в нем
подозрение, что это не наш человек, наши люди, а тем более воины Красной Армии,
так вести себя не могут.
Особое возмущение зрителей вызвали показания Ревкина,
который признал, что, будучи участником тайной троцкистской группы, захватил
пост секретаря райкома, действовал под прямым руководством подсудимого,
систематически занимался избиением партийных кадров, прилагал все меры к
развалу идейно-политической и воспитательной работы среди населения. При помощи
людей, поставленных им на ключевые посты, искусственно вызывал постоянное
падение урожайности, снижение продуктивности животноводства, вел курс на
обнищание колхозного крестьянства с тем, чтобы настроить его против советской
власти.
Свидетель Курт Филиппов, пробравшись по заданию германской
разведки в органы НКВД, осуществлял прямую связь между подсудимым и верховным
командованием Третьего рейха…
Во время допроса Филиппова майору Фигурину позвонили и
сообщили, что прибыли наконец скандинавы. Скандинавов ждали еще с утренним
поездом, но поезд задержался в пути, неизвестно было, придет или не придет,
думали даже перенести прения сторон, последнее слово и вынесение приговора на
другой день, однако все обошлось.
Майор доложил о звонке приезжему генералу, тот сказал:
– Очень хорошо, пойди проинструктируй.
В коридоре перед своей приемной Фигурин застал группу
молодых людей, сидевших на стульях вдоль стены. Опытный глаз сразу мог бы
определить в молодых людях столичных жителей, вели они себя чуть развязнее, чем
обычно ведут себя люди в учреждениях подобного типа, а впрочем, и во всяких
других учреждениях тоже.
Приезжих было девять человек – восемь парней и одна девица в
беретке набекрень. В ярко накрашенных губах девица держала дешевую папироску и
любезничала с сидевшим рядом с ней молодым человеком с бородкой, усиками и
такими длинными волосами, за которые по тем временам могли и посадить.
– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался на ходу Фигурин, и
весь этот сброд нестройно ему ответил.
Фигурин поинтересовался, кто из них старший. Поднялся тот
самый с бородкой и длинными волосами, Фигурин пригласил его к себе.
В кабинете бородач предъявил свои полномочия, Фигурин
объяснил ему, что к чему, затем позвонил директору Дома культуры
железнодорожников, приказал: во время перерыва в судебном заседании принять
приезжую группу, дать возможность ознакомиться с залом и оказать необходимое
содействие в подготовке им рабочего места.
Глава 53
Директор, маленький суетливый человек, встретил приезжих
почтительно, с блокнотом в руках и с выражением готовности ко всяческим услугам
на лице.
Бородач, пожав директору руку, представился, сказал, что его
зовут Федор Шилкин, про других сказал: «А это мои люди».
В зале, на время перерыва очищенном от публики, приезжие
рассредоточились: Шилкин сел в первом ряду, двое других на некотором расстоянии
друг от друга в четвертом, один в седьмом, опять двое в десятом, девица в
беретке в тринадцатом и последние двое в шестнадцатом.
– Так. – Шилкин встал и повернулся лицом к залу. – Все на
местах? Хорошо. Приготовились! Люся, перестань курить! Поехали. Три-четыре!
Все приезжие вскочили на ноги и, к большому удивлению
директора (ему, провинциалу, раньше такого видеть не приходилось), начали,
хлопая в ладоши, хором скандировать:
На-ша Ма-ша е-ла ка-шу!
На-ша Ма-ша е-ла ка-шу!
Так они повторили несколько раз. Покинув свое место, Шилкин
передвигался по залу и с каждой новой позиции внимательно вслушивался в
произносимые хором слова. Затем замахал руками:
– Все, спасибо, молодцы. Вам, – повернулся он к директору, –
тоже спасибо. Акустика, конечно, не ахти, но ничего, работать можно. Эти места
прошу зарезервировать.
