Не договорив, он опустился на стул, но тут же вскочил, стал
шарить по карманам, что-то ища, очевидно, платок, но не нашел и стер пот с лица
рукавом.
– Значит, в момент передачи? – переспросил начальник охраны,
пристально глядя на несчастного генерала.
– Да, я думал…
– А почему вы волнуетесь? – перебил начальник охраны.
– Я… Я не волнуюсь, – пролепетал генерал совершенно убитым
голосом.
Пока происходил этот разговор, несколько находившихся здесь
охранников, рассредоточившись по комнате, взяли автоматы на изготовку и
направили их на всех генералов.
Начальник охраны подошел к телефону, набрал номер и, не
спуская глаз с подозрительного генерала, коротко с кем-то поговорил
по-грузински.
– Бачевадзе! – положив трубку, обратился он к одному из
своих подчиненных и, опять сказав несколько слов по-грузински, передал тому
портсигар. Тот, схватив одной рукой портсигар, а другой придерживая перекинутый
за спину автомат, торопливо вышел из помещения. Стало тихо. Генералы,
инстинктивно отделившись от своего подозрительного коллеги, стояли посреди
караулки, сбившись в кучу, как овцы. Все молчали. Один из генералов, маленький
и толстый, дышал тяжело, слышно было, как у него в горле что-то свистит и
клокочет. Толстяк первым не выдержал напряжения и посмотрел на часы. Вслед за
ним и другие его товарищи задвигались и, отворачивая рукава кителей, стали
смотреть на часы.
– Сейчас с минуты на минуту откроется, – сказал вдруг
владелец портсигара, но не очень уверенно, начальнику охраны.
Тот ничего не ответил и снова посмотрел на часы.
Его подчиненные стояли возле стен, расставив ноги и держа
оружие наготове. Но стволы все-таки слегка опустили.
Владелец портсигара, осмелев, подошел к Дрынову.
– Сейчас откроется, – сказал он Дрынову, но тот отвернулся.
Потом уже этот недотепистый полководец рассказывал, что,
хорошо зная, что портсигар был именно портсигаром, и ничем иным, он тем не
менее испытывал необъяснимый страх, что портсигар, вопреки своему назначению,
взорвется. Дверь отворилась, это вернулся Бачевадзе. В одной руке он держал
раскрытый портсигар, который был набит папиросами «Герцеговина Флор». Начальник
охраны взял у него портсигар, повертел, положил на стол. И объявил генералам,
что они в сопровождении дежурного могут проследовать к товарищу Сталину.
– А портсигар теперь можно взять? – спросил хозяин
портсигара.
– Пока оставьте, – сказал начальник охраны.
– Но я же хотел подарить его товарищу Сталину.
Начальник охраны посмотрел на него и медленно произнес:
– Товарищ Сталин не любит подобных подарков.
Гостей под конвоем ввели в небольшую комнату, попросили
снять шинели и построиться по ранжиру. Как только они это сделали, свет погас и
тут же зажегся. И ослепленные генералы увидели перед собой невзрачного
человечка в засаленном суконном мундире без знаков различия. Человечек сосал
погасшую трубку и, шевеля выцветшими усами, волочил по лицам собравшихся цепкий
настороженный взгляд. Генералы сперва удивились: что еще за явление, потом
обмерли, и Дрынов, первым оценив обстановку, рявкнул, как на параде:
– Великому полководцу, товарищу Сталину, ура!
– Ура! Ура! Ура! – троекратно грянули генералы.
Сталину такой прием, видимо, понравился, тем более что он не
был отрепетирован, а вождь любил искренние проявления любви. Он улыбнулся
отдельно Дрынову и затем всем остальным и, сдавив трубку в желтых зубах,
шутливо заткнул пальцами уши, показывая, что так можно оглохнуть, а затем стал
хлопать в ладоши. Генералы, естественно, тоже. Дрынов, в восторге от того, что
Сталин улыбнулся ему отдельно, аплодировал с остервенением, как мальчик на
стадионе. Сталин заметил это и опять улыбнулся ему отдельно. Хлопали долго. Затем
хозяин дачи прекратил это дело, дав понять, что прозвучавшие аплодисменты он
считает достаточным выражением любви к нему лично и в его лице к партии,
правительству, народу, к родине, к необъятным ее просторам и к отдельным
березкам. Прекратив аплодисменты, товарищ Сталин пошел перед строем и стал
совать каждому свою сморщенную ладошку для пожатия.
– Так вот вы какой! – сказал он, дойдя до Дрынова.
Дрынов с перепугу несколько перестарался. Великий вождь
поморщился от боли и вскинул на Дрынова подозрительный взгляд. Но моментально
понял, что генерал сделал это не из террористических побуждений, а от полноты
чувств, усмехнулся в усы и сказал с заметным акцентом:
– Значит, есть еще в наших мускулах сила, товарищ Дрынов?
– Так точно, товарищ Сталин! – отрубил Дрынов.
– Так точно? – быстро переспросил Сталин с некоторым
удивлением. – Вы что же, товарищ Дрынов, поклонник уставных выражений, принятых
в царской армии?
– Никак нет! – гаркнул Дрынов и, осекшись, покраснел, а
затем побледнел, чувствуя конец своей военной карьеры.
Сталин молчал. Он молчал и с любопытством смотрел на
Дрынова, наблюдал, как меняется тот в лице.
– Почему же никак нет? – сказал вдруг Сталин и опять
улыбнулся. – Нам не следует отказываться от того хорошего, что было в царской
армии. Пожалуй, нам следовало бы вернуть некоторые хорошие традиции, принятые в
старой армии. Вы со мной согласны?
– Так точно! – отрапортовал Дрынов уже без всякой опаски.
Своим поведением и внешним видом Дрынов так понравился
Сталину, что тот попросил его задержаться после общего приема и провел с ним
отдельную беседу. Поговорили об общем положении на фронтах и о положении на том
участке, который контролировался дрыновской армией. Дрынов на все вопросы
отвечал по-военному четко и кратко. Сталин поинтересовался его биографией, и
Дрынов сказал, что он из простой крестьянской семьи.
Сталину это еще больше понравилось.
– Значит, вы потомственный крестьянин? – спросил Сталин.
– Так точно, потомственный, – отвечал Дрынов.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что дед Дрынова был из
крепостных князя Голицына.
– Вот оно что! – удивился Сталин. – Между прочим, мы недавно
одного из бывших ваших господ разоблачили. – Он вспомнил о деле князя Голицына,
и ему стало неприятно. – А скажите, товарищ Дрынов, вы хотели бы снова стать
крепостным князя Голицына?
