– Как – ну и что? Невеста первым делом спросила, еврей ли он с такой фамилией.
– Дядю зовут Иммануил! В чем сомнения?
В этот момент из темного угла, где стоял большой угловой диван, раздалось кряхтение и тяжкий вздох. Я дернулся от неожиданности и отъехал назад.
– Не совсем, – сказал дядя Моня, медленно принимая сидячее положение. – В шестьдесят восьмом я стал Михаилом Швабером.
– А разве так можно? – спросил Кортик, появившийся в дверях в одних трусах.
– Молодой человек, оденьтесь, здесь дама, – устало приказал дядя Моня.
Он дождался, когда Кортик вернется в домашних рваных джинсах и футболке, и только тогда снизошел до разъяснений:
– Речь шла не просто о карьере – о выживании. Я устоял после пятьдесят третьего, когда хрущевцы гнобили всех, кто пил за победу с фамилией Сталин. Нет, никого не расстреливали, но жизнь человеку гробили. При Брежневе дело пошло совсем плохо. Пришлось последовать примеру столь высокочтимого мною режиссера Мейерхольда.
– Вы стали режиссером? – обалдел Кортик.
– Да нет же. Я стал Михаилом вместо Иммануила. Карл Мейерхольд тоже стал Всеволодом, принял в тяжелые времена православие. А ведь он был из потомственных немцев, не обрусевших, а немецких подданных! Как думаешь, Зинушка, – обратился он к матушке, – может, пора вернуть себе в новый паспорт имя Иммануил? Может, мне моя невеста послана к восьмидесяти годам именно за этим?
– А вы… это самое… не женитесь! – решил помочь советом Кортик. – Берегите здоровье.
– Это вы, молодой человек, берегите свое здоровье, а моему новый брак уже ничем не угрожает.
– Тогда зачем же вы женитесь? – совсем запутался Кортик.
– Я гулял… – задумчиво начал перечислять дядя Моня, – дарил цветы, я ее волосами проводил по лицу, ручки целовал, ножки… она хорошо смеется и очень несчастна. Я ей объяснял, как можно радоваться мелочам. Как честный человек после всего этого я обязан… А вы, молодой человек, совсем не похожи на свою бабушку, – неожиданно закончил он.
Пока мы с Кортиком удивленно переглядывались, дядя Моня объяснил:
– Вы меня тут давеча все расспрашивали про Крым, а фамилию бабушки не сказали. Мне Зинушка сообщила, что она – Ландер. А вы все – Кортнев да Кортнев! У меня прекрасная память.
– Да не давеча это было, а больше двух лет назад, – поправила матушка.
– Вот я и говорю: вы похожи на дедушку – на мужа вашей бабушки. Он был из знатной семьи – сын морского офицера. По-моему… норвежец. Или швед. Правда, давно обрусевший, но фамилию свою эта семья несла триста лет, строго отслеживая родословные невест сыновей, – сказал Моня.
Кортик подошел к дивану и сел рядом со стариком.
– Я так и думал, что вы встречались с бабушкой!
– Значит, ты видел бабушку Кортика на похоронах в семидесятом, так? – спросил я.
– Она была с маленьким ребенком, но как выглядела, как выглядела! – мечтательно поцокал языком дядя Моня. – Циркачка, одно слово. Волосы коротко стрижены, словно после тифа, но ей шло. Золотистый ежик на голове. Загорелая, но не как все местные, не до смуглости, а в золото. Скулы обветрены. Неудивительно, что этот швед из-за нее голову потерял. Только представьте, он поссорился с отцом и уехал с цирком, в котором ваша бабушка…
– Не отвлекайтесь! – взмолился Кортик. – Вы ведь не все рассказали в первый раз о похоронах?
– Да… – задумался дядя Моня. – Я вам кое-что тогда не рассказал. Похороны были назначены на два часа дня, а мы с четырьмя подручными уже в десять были у дома Нины Гринович. Ее к тому времени целиком обрядили и в гроб уложили – все удачно получилось. А в доме были только две женщины – эта Ландер с маленькой девочкой и женщина постарше.
– Что значит – удачно получилось? – прошептал я.
– Тело было готово к погребению. Закрывай крышку и вези хоронить. Мы так и сделали после небольшого обыска. А эта Ландер… Как ее имя? Я все время путался.
– Ассоль, – ответил Кортик, подумал и добавил: – Бабушка Соль.
– Ну конечно, как же еще, – хмыкнул дядя Моня. – Ее мать, рано умершая, вдове Гринович готова была при жизни памятник сделать. Она из засохших деревьев сюрреализмы всякие вырезала. А дочка по виду была как Фрэзи Гранд. Стремительная, летящая. Ассоль… Плаксивое имя. Книжная Ассоль нам бы собой дверь не перекрыла. А эта перекрыла. Взяла ребенка на руки и стала в проеме, не давала гроб выносить. Кричала, что скоро люди придут проститься, не по-человечески это. Еще что-то говорила о завещании Нины Гринович, где именно та хотела быть погребенной.
– И что вы сделали? – спросил застывший Кортик.
– Что сделали… Вынесли гроб, что же еще. Кое-как вынесли. Подручные выносили, а я улаживал конфликт. Пришлось мне твою бабушку держать. Гибкая, как девочка, острые локотки. Дралась! – Он поднял указательный палец. – Отдала ребенка женщине – и в драку. Я ее ловить, а она – прыжок в два оборота. Я ее до сих пор помню руками. Ускользающее золото с двумя серыми озерцами глаз. – Он протянул перед собой ладони, как в ожидании подаяния.
– И что, это было так необходимо? – Голос Кортика сорвался от волнения. – Вывезти тайно гроб, похоронить за оградой?
– Я, молодой человек, служил исполнительно. Без фанатизма и личной инициативы. Приказы выполнял. Видно, душой был закален еще с чисток тридцать седьмого, когда мне, пятнадцатилетнему, подробно объяснили, что я за отца не в ответе. В этой закалке что самое главное – объяснить себе, хочешь ли жить. Если хочешь – живи. А некоторые очень хотят бороться. И вот что интересно – в любые времена найдут с чем!
Я подъехал к дивану, взял ладони дяди Мони и опустил их к выступающим старым коленям.
– Вы провели обыск. Что-нибудь нашли?
– Ничего интересного не нашли. Вдова за эти годы постаралась вернуть в дом мужа все ранее растасканные вещи. Помню бронзовую статуэтку лежащей собаки на комоде. Чернильница – прозрачный стеклянный куб, в котором для чернил была выемка специальная, и сквозь это стекло предметы уродовались до безобразия. Стол великого писателя, карандаши…
– Короче, – я высказал то, о чем не хотел говорить дядя Моня, – вы не обыскали тело.
Он посмотрел на меня с улыбкой.
– В присутствии Фрэзи Гранд это было совершенно невозможно. В машине сильно трясло, а на кладбище крышку уже не открывали – народ узнал о срочном захоронении и стал подходить.
– Поэтому именно тебя послали через год осмотреть еще раз все, что ты захоронил, – кивнул я.
– Моя бабушка, наверное, тебя ненавидит, – предположил Кортик.
Я постеснялся сообщить, что бабушка Ассоль назвала дядю Моню старым козлом.
– Не спешите с ненавистью, молодой человек, – заметил тот. – Вот если бы я ее арестовал в семьдесят втором после того, как обнаружил могилу пустой, тогда она бы имела право меня ненавидеть.
