Шофер осмотрелся и опустил ногу.
– Атила, верни ему камеры, которые Иммануил Саввич нашел в моем доме, – обратился ко мне адвокат.
Я достал из коляски матерчатую сумку, стянутую веревкой. Долго ковырялся, развязывая. Нащупал цилиндры и протянул адвокату.
Отец Кортика не двинулся с места. Шофер, выждав длинную паузу, встал и забрал камеры у меня из ладони. Рука у него была ледяная, а по виску стекал пот.
– Ну что ж, друзья мои, – обратился ко всем адвокат. – Ночь у нас длинная, будем здесь ее коротать и ждать звонка. Мне обещали позвонить, как только будет установлена причина смерти господина Коха. Вот узнаем ее, тогда и будем думать дальше. Энгель Кох – это имя соседа напротив, – разъяснил он. – До выяснения причины его смерти тебе нельзя никуда выходить из дома, – адвокат кивнул сыну, – я договорился под мою ответственность. И вам, уважаемый, тоже придется остаться. – Теперь он повернулся к шоферу. – Если наше присутствие вас раздражает, можете подремать в машине.
– Я б чаю выпил, – почти заискивающе попросил шофер. – Чаю хоть дадите? Поем и уйду в машину.
Матушка встала и пошла к плите.
Она выставила столько еды, что мне в голову пришла мысль о поминках. Я мог бы подумать о свадьбе – дядя Моня последние годы тешил себя и родню дорогими свадебными застольями, но подумал именно о поминках, потому что застолья дяди Мони устраивались в ресторанах, а тут было грустно и по-домашнему.
К тому же неожиданно все жадно накинулись на еду, словно после длительной похоронной прогулки.
Чай матушка разлила в чашки на подносе, потом перед каждым поставила чашку. Я удивился – раньше она ограничивалась водружением на стол двух чайников.
– Вы ведь с медом любите? – уточнила она у шофера. – Вот, я уже размешала.
Он смущенно кивнул, пряча взгляд.
Матушка с нами не села, а пошла приготовить термос. Наткнувшись на удивленный взгляд адвоката, объяснила:
– Отнесу ребятам, что сидят у нашего дома в машине.
– Это охранники, их попросили подежурить у дома Коха.
– Ах, эти… Тогда еще пирожков. – Она вернулась за пирожками.
От еды всех разморило. Разговаривать не хотелось, но Кортик, отсев от стола подальше, спросил отца:
– Пап, я сделал глупость?
Адвокат удивленно посмотрел на него, вероятно, из-за неуместного слова «глупость».
– Я еще не знаю, что именно ты сделал. Я был в той комнате на втором этаже. А ты там не был. Давай дождемся результатов вскрытия. Как твои поиски сокровищ? – вдруг спросил он, взглянув почему-то на меня.
– Безнадега, – вздохнул Кортик.
– Надо же – серебряная пуля, – хмыкнул адвокат, повертев головой. – Не всякий додумается. В моей практике таких ходов еще никто не делал. Ты либо очень умный парень, либо… – он опять посмотрел на меня, – либо поддающийся любому постороннему влиянию романтик.
– Да ладно, – отмахнулся Кортик. – Все знают, что вампира ничем другим не убьешь.
– Икар, – строго сказал адвокат, – Кох не вампир. Он был таксидермистом.
– Чего?.. – спросили мы с Кортиком хором.
Тяжко вздохнув – вероятно, из-за нашей тупости, – адвокат разъяснил, что таксидермисты делают из животных чучела.
– То есть наш Улисс… – заговорил Кортик, потом сглотнул волнение и замолчал.
– Да, жалко пса, – зевнул адвокат.
Через полчаса шофер собрался уходить, потом вдруг вернулся в столовую и прилег на диване. Адвокат поднялся в комнату Кортика, чтобы побыть с сыном, но тот быстро спустился вниз. Увидел уснувшего шофера.
– Отец тоже отрубился, – сказал он с удивлением.
– Вот и прекрасно, – зевнула матушка. – Сон – лучшее лекарство.
Я к ней внимательно присмотрелся.
– Не ты, случайно, дала нам всем это лекарство?
– Легкое растительное успокоительное еще никому не помешало, особенно в трудные минуты жизни, – уверенно заявила матушка. – Сколько дров люди наломали только из-за того, что хотели все решить немедля. А не после сна.
– Мы что, все сейчас свалимся? – ужаснулся Кортик, видя, как матушка, едва справляясь с дремотой, идет в свою комнату, прихватив из кресла плед.
– Детям я такое не даю, а вот взрослым не мешает отдохнуть перед трудным днем. А вы, мальчики, поговорите, посекретничайте. Может, не скоро еще вам придется наедине…
– Ты что, и себя успокоила? – удивился я.
– У меня сердце разрывается, не дай бог – реветь начну. Тогда не остановиться. Утром. Все – утром…
С полчаса мы еще не верили, что все так просто. Потом обошли комнаты, в которых беспробудно спали взрослые. Кортик, правда, чуть все не испортил – он так низко склонился над спящим отцом, вероятно, подозревая того в притворстве, что адвокат начал чихать. Но все обошлось. Он чихнул раз пять, даже сел во время этого, но потом опять улегся.
Зачем-то, не сговариваясь, мы повыключали везде свет. Рассмотрели из окна столовой слегка подсвеченный салон машины на дороге у дома немца, в которой неподвижно сидели два человека.
– Ты думаешь то же, что и я? – спросил Кортик.
– Даже если матушкин термос сработал, и они крепко спят, двери в доме немца нам не открыть. К тому же они опечатаны.
– Пойдем хотя бы посмотрим в окна на первом этаже – может, чучела разглядим, – предложил Кортик. – Эти странные столики, помнишь, из камеры на Улиссе? Наверняка на них чучела стоят.
– Шторы на первом этаже всегда задернуты.
Проведя беседу, которая любому здравомыслящему человеку покажется вполне логичной по степени завершенности, мы с Кортиком, вопреки всему вышесказанному, двинулись к выходу.
Я выехал из дома первым.
Половина второго ночи. Тишина. Ветрено.
– Лезь ко мне на спину, – потребовал Кортик.
Обхватив мои ноги, он вышел с участка. Мы приблизились к машине и разглядели двух упитанных охранников на передних сиденьях с запрокинутыми назад в крепком сне головами и открывшимися при этом ртами. И пошли на участок немца.
– Посиди здесь, я осмотрю дом по периметру. – Кортик опустил меня на ступеньки у входа перед опечатанной дверью.
Я сидел на отлично освещенном крыльце и разглядывал отлично освещенный участок вокруг дома.
Через пять минут подбежал Кортик.
– Есть двухдверный люк в подвал, через который можно сгружать что-то сыпучее, но он изнутри на засов закрыт. Люк единственный из всех входов, который не опечатали. – Кортик присел со мной рядом. – Атила, ты, случайно, не знаешь диаметра своей головы?
Я посмотрел на узкие подвальные окошки. В ширину они были сантиметров семьдесят, но в высоту казались слишком узкими, чтобы у кого-то возникло желание засовывать в них голову.
