– Голова – ерунда. Почему ты не спросишь о высоте моего горба? – усмехнулся я. – Но вообще я тоже сижу и смотрю на эти окошки. Голову можно просунуть и боком – с висков она ́уже, но вот что делать с горбом?
– Ладно, прекратим это обсуждать, – категорично заявил Кортик. – Даже если ты пролезешь в окошко, ты же не сможешь перемещаться по подвалу и открыть люк изнутри.
– Я умею отлично на локтях ползать. Главное – ты должен удержать мои ноги с этой стороны окна, пока я не достану руками пол. Дальше все будет возможно.
– Нет.
– Да! Сбегай, принеси отвертку, маленький фонарик и перчатки. Кожаные.
– Чтобы не было отпечатков? – предположил Кортик.
– Нет. Если удастся пролезть в окно, я буду ползти на руках.
– Это очень тяжело – так передвигаться.
– Я частенько это делаю дома. И потом – кольца над унитазом, помнишь? Сознайся, ты ведь завидуешь моим бицепсам?
– Молчи, дистрофик! – Он побежал к калитке, потом вернулся.
– А отвертка зачем, я не понял?
– Мы выставим стекло из рамы – оно вставлялось с улицы, я вижу рейки, – а потом, если повезет и нас никто не застукает, вставим его обратно.
– А может, камушком – и все дела?.. – засомневался Кортик, увидел выражение моего лица и убежал.
Горб пролез с большим трудом. Кортик стонал от натуги, удерживая мои ступни где-то у себя на плечах. Впервые в жизни я со своими сорока килограммами чувствовал себя тяжелым и большим.
Зачем мы полезли в дом немца? Конечно, чтобы убедиться в словах адвоката. Мы оба знали, что он сказал правду – он уже все видел в доме, но сами хотели удостовериться, что Улисс стоит в виде чучела на одной из стеклянных подставок. И только от нас зависела дальнейшая судьба маленького друга – кем он родится в следующей жизни в круговороте бытия. Сейчас он точно был мучеником адов. Если я еще не говорил, далай-лама XV определяет мучеников адов, как «существ, имеющих разные цвета и виды в зависимости от их собственных прежних деяний». Получается, что нынешнюю оболочку Улисс приобрел не из-за своих неиспользованных возможностей, а по прихоти злого кукольника, заточившего навсегда его душу в чучело – мертвый образ последней жизни.
Подвал у немца, на удачу, был не то что у бабушки Соль, низкий – потолки метр восемьдесят, не больше. Так что я достал руками пол, когда Кортик еще удерживал мои ступни в оконной раме. Потом я отполз, волоча освобожденные ноги по стене, лег отдохнуть, засунул фонарик в рот и осмотрелся.
– Ну что? – спросил в окно Кортик.
– Иди к люку. Здесь есть пустые ящики, я смогу по ним подняться к задвижке. Если потребуется, пошевелишь с улицы створками.
Люк мы открывали долго – я никак не мог сдвинуть с места засов, которым, вероятно, много лет никто не пользовался. Зато потом все прошло довольно быстро.
Кортик вынес меня на закорках из подвала – ему пришлось сильно пригнуться, но все равно это не спасло мою голову от парочки ударов.
Мы не сразу нашли в темном доме гостиную, или вернее сказать – выставочный зал. И уж тут-то у Кортика от увиденного руки сами разжались, и я сполз на пол, цепляясь за его одежду.
Первая композиция у входа – петух и две курицы. Курицы стояли, наклонив головы и чуть повернув их набок, словно разглядывали что-то у ног петуха. Петух стоял гордо, выставив вперед мощную лапу и задрав голову с настороженностью птицы, высматривающей врага. Больше всего меня поразило яйцо – оно лежало сбоку от куриных лап просто на подставке, без намека на гнездо – устрашающе неподвижное в своей идеальной обтекаемости.
Я полз по ковру от большой ящерицы с высунутым изогнутым языком до козы, у которой вымя висело тяжелым полным бурдюком, а изо рта торчали несколько засушенных цветов. От козы – к попугаю, он не сидел и не стоял – он летел! Распластав огромные крылья, подвешенный к потолку невидимой в слабом свете фонарика леской, он парил свободной птицей, поймавшей свой поток в воздухе.
Кортик вскрикнул, и я увидел Улисса. Пудель прилег, ровно выставив перед собой передние лапы, голова была поднята вверх с напряженностью, немного неестественной для спокойной позы – вот-вот пес сорвется, для чего его согнутые задние лапы уже упираются в землю, а не лежат расслабленные сбоку. Я проследил, куда Улисс так напряженно вглядывается. В куриную композицию! Немец расположил нашего пса так, что и чучелом он высматривает петуха, а тот – пуделя.
Я подполз поближе и потрогал его хвост. Фонарик осветил Улисса сбоку.
– У него на боках розовая кожица светится! – прошептал Кортик. – Как такое возможно?
Он плакал.
– Улисса только что подстригли. Он блондин, как видишь. У него всегда после стрижки светится розовая кожица.
– Рот… приоткрыт.
Переместив луч фонарика, я осветил глаз чучела, и мы с Кортиком вскрикнули и закрылись рукой. Глаз сверкнул остро и ярко.
– Сволочь, – заметил Кортик, взяв у меня фонарик и осматривая другой глаз. – Не мог сделать голубые глаза, вставил какое-то стекло без зрачков!
Он осторожно подложил руки под чучело и поднял его, прижав к груди. Странно было видеть эту застывшую, будто замороженную фигуру пуделя – лапы не свесились, он не дернул мордой, чтобы лизнуть в лицо.
Мы оба, не сговариваясь, задержали дыхание, чтобы послушать эту перенаселенную комнату. Тишина.
– Здесь есть обезьяна, будешь смотреть? – почему-то опять шепотом спросил Кортик. – Она стоит в углу. Рядом с кошками.
– Большая? – Я удивился, потому что не слышал, чтобы кто-то в поселке держал обезьяну.
– Не очень. Но с оскалом. Клыки страшные.
Я не пополз смотреть обезьяну и кошек. Я очень устал, к тому же не мог заплакать, как Кортик. Носил свои слезы в горле, и они щипали нёбо горечью.
Кортик протянул мне чучело. Он хотел подняться на второй этаж. Я был против.
– Это место преступления. Наша задача нигде не оставить отпечатков и следов пребывания. Пока что мы просто пробрались в дом через подвал. Но если ты сунешься на место преступления, и это потом как-то обнаружится…
– Как? – Кортик повертел руками в резиновых перчатках. Он очень хотел осмотреть комнату, в которой прострелил окно.
Честно говоря, я тоже хотел еще пошарить по дому, чтобы найти и осмотреть мастерскую, в которой немец работал над чучелами. Очень хотел. Я ощупывал торс пуделя и не мог понять, что внутри. Не опилки – это ясно. Еще поражали уши – мягкие, на ощупь совсем как настоящие. Я мог поклясться, что в приоткрытом рту чучела зубы Улисса – я сразу заметил знакомый отколотый клык слева.
– Давай договоримся так, – предложил я Кортику. – Ты не пойдешь смотреть место преступления, а я не буду ползать по дому в поисках мастерской, чтобы выяснить, чем таксидермисты обрабатывают голову животного, чтобы сохранился череп. Тем самым мы очень облегчим нашу дальнейшую жизнь. Мне так кажется, – закончил я уверенно.
