– Дядя Моня сразу после этого разговора принес сканер и нашел камеры. – Я вздохнул. – Поздно. Мы все выболтали.
– Перестань прыгать, как Улисс!
Я присел на корточки и спросил:
– Как ты думаешь, кто нас слушал?
– Конечно, этот живодер Кох! – не задумываясь, ответил Кортик. – Сын вора ювелира!
– Может, это не так уж критично, – предположил я. – Он некоторым образом… умер.
– И сразу появился его брат двойник!
– Это тоже неплохо. Значит, они по-прежнему что-то ищут.
– Да уж… – Кортик встал, посмотрел на кран.
Мне показалось, что он вдруг захотел подняться наверх. Бабушке Соль это бы очень сильно не понравилось, а я… Короче, меньше всего на свете я хотел бы огорчить эту женщину. Тогда я сказал, что написал завещание. На него.
– Зачем? – удивился Кортик и отлип взглядом от крана.
– Если я умру, ты унаследуешь все, что мне принадлежит.
– И инвалидную коляску? – в притворном восхищении воскликнул он.
– Не смейся. Мне надоело попусту ездить с дядей Моней к нотариусу, я в последний раз, до аварии, тоже написал там завещание.
– А свою подзорную трубу указал? – спросил Кортик.
Его так и тянуло посмотреть вверх!
– Все движимое и недвижимое указал.
– Что это такое – движимое? – спросил Кортик. Обратите внимание – сын адвоката!
– Дом – это недвижимое, – объяснил я, – а подзорная труба – движимое, ее можно передвинуть с места на место.
– А-а-а… – протянул Кортик, уже думая о другом. – Знаешь, если живодер Кох все подслушал, то вполне мог разрыть могилу и найти железную коробочку с письмом. И найти клад на дне моря.
– А если первым это услышал шофер Павел Игнатьевич, который ставил камеры в Надоме, то он мог найти и ничего не сказать Коху, – предложил я свою версию. – Твой прадед Готланд несколько месяцев назад продал кому-то карту, которую хочет иметь бабушка Соль. Предполагаю, дело было так. Узнав из прослушки в Надоме о перезахоронении тела Нины Гринович и о том, что Иммануил Швабер обыскал все, кроме этого самого тела, подслушивающий понял, где может быть письмо с координатами. И он нашел коробочку. И потом пошел по пути твоей бабушки – ему понадобился фарватер.
– А все из-за нас, болтунов, – уныло констатировал Кортик.
– Мой дядя – в прошлом офицер спецслужб – тоже рот на замке не держал, – сказал я.
Надо заметить, после последнего разговора с дядей Моней меня уже несколько раз посещала мысль, что он догадывался про прослушку, и болтал с нами не просто так – с умыслом!
– И на кой твоему дяде это надо? – поинтересовался Кортик, подслушав мои мысли.
– Он сам говорил, что не борец по жизни. Может, ему интересно сталкивать лбами тех, кто борется, ищет, добивается своего любой ценой. А ситуация получилась смешная. Шофер Павел Игнатьевич спелся с сыном ювелира Коха – предложил, так сказать, свою помощь в прослушивании Надома.
– Было! Он валялся на заднем сиденье в автомобиле твоего дяди, когда я первый раз заговорил о Нине Гринович, – вспомнил Кортик. – И что тут смешного?
– Представь, шофер возит тебя в тир – учит стрелять. В Надоме он как родной – может прийти в любое время, зарядить свои камеры, починить, если чего сломалось. Ювелир Кох тоже, небось, все эти годы неплохо его подкармливал. Шофер выделил из своей коллекции браунинг и даже подработал на нем номер, чтобы угодить адвокату. И что в результате? Ты научился стрелять и полез на дерево убивать ювелира из этого самого браунинга! И что мы имеем? Человека, с которым шофер наверняка был в доле в поисках сокровищ, больше нет!
– Очень смешно, – уныло заметил Кортик.
– Подожди. Я думаю, что шофер и после выстрела не зря вертелся вокруг второго Коха-близнеца. Наверняка они разрабатывали план по продолжению поисков. И в один прекрасный день ты выбегаешь на дорогу, достаешь из багажника ружье шофера и…
– Хватит рассказывать, я и так все помню.
– Если второй Кох не дурак и умеет сопоставлять, он должен заподозрить неладное в самом факте присутствия шофера или его оружия в этих двух покушениях.
– Черт с ним, с шофером, – пробормотал Кортик.
– А что, если у них по жизни такое соревнование?
– У кого?
– У твоей бабушки и дяди Мони. Может, она ему фингал поставила в семидесятом на похоронах Нины Гринович? Или сказала что обидное.
– Это она может, – улыбнулся Кортик.
– Еще она могла ему понравиться, – осторожно предположил я. – Или он ей.
– Закрой эту тему! – распетушился Кортик. – Посмотри на меня! Я – копия мужчины, который ей нравился. Твоя дядя Моня и рядом с ним… со мной не стоял!
– Так-то оно так, но ведь тот мужчина уже умер, когда дядя Моня приехал на похороны.
– Если ты не замолчишь, мы опять подеремся!
Я не замолчал. Но сменил тему. Драться с Кортиком мне сейчас совсем не хотелось.
– Мы говорили об этом с твоим отцом – почему бабушка Соль наняла к тебе мою матушку. Я еще тогда подумал – из-за Иммануила Швабера. Только я считал, что она ему отомстить хотела из-за похорон Нины Гринович. Или это дядя Моня все подстроил, чтобы все узнавать о сокровищах из первых рук.
– А может, мы вообще зря паримся на эту тему, – отмахнулся Кортик. – Встретился бабушке Соль по жизни Иммануил Швабер, захотела она ему что-то там доказать или просто физиономию расцарапала, какая разница? У меня сегодня другая проблема – старик Готланд.
– Я слышал, она посылает тебя к нему.
– Я не пойду, – насупился Кортик. – Тем более карта уже кому-то продана!
– Пойдешь, – уверенно заявил я.
– Не пойду!
– Пойдешь и спросишь у своего прадеда-зазнайки, кому он ее продал!
Мы добрались до кондитерской нескоро. Рассматривали все попадающиеся по дороге витрины. Катались на качелях на детской площадке во дворе.
В кондитерской, ожидая нас, выстроился по стойке «смирно» весь персонал – в холщовых пижамах и босиком, а директор заведения в черном вечернем платье, в туфлях на каблуке и с потухшей сигаретой в руке.
– Я пойду к старику Готланду, – заявил с порога Кортик. – Атила сказал – пойдешь! И я пойду.
Ваниль с облегчением выдохнула. Касабланка тихим воркующим голосом приказала:
– Раздевайся.
От этого голоса у меня сразу побежали мурашки по телу.
– Что еще? – устало спросил Кортик.
– Вечеринка в немецком консульстве. Сядешь в торт. В нужный момент встанешь и поздравишь юбиляра. «Три толстяка» видел?
– Нет. Видел трех нимф в пижамах. Черную, белую и с саксофоном. Сразу предупреждаю – голый в торт я не сяду!
