– Муму, я одного не понимаю, зачем ты тогда мне собаку купила?
– А все остальное, услышанное здесь, ты понимаешь? – с отчаянием в голосе спросила Маруся.
– Все остальное имеет свое логическое объяснение, а про собаку я не понимаю.
За спиной Самойлова стало тихо, он обернулся и увидел, что все остановились и смотрят на Леру.
– Что? – удивилась девочка.
– Нам хотелось бы узнать, что именно ты сегодня поняла, – заметил папа Валя.
– Прошу тебя… – начала было Валентина, но муж перебил ее:
– Я немедленно желаю знать, что она поняла!
– Не ори! – повысила голос и Элиза. – Просила же вас не приводить девочку на разборки. А теперь он, видите ли, желает немедленно знать!
– Замолчи, – приказал Валентин таким странным голосом, что Элиза затихла.
– Может быть, вернемся в гостиную? – уныло предложил Самойлов, топчась у входной двери.
– Нет, – отрезал Валентин. – Здесь и сейчас.
– Тебе это так важно? – посмотрела Лера на отца.
– Да. Сейчас это самое важное.
– Ладно, – она секунды три думала, потом высказала все спокойным ровным тоном: – Ты не смог разобраться с чувствами трех женщин. Они все тебя хотели, вот и случилось то, что случилось. Ты пустил все на самотек, не стал контролировать житейские обстоятельства. Если бы они были тебе безразличны, если бы Муму не жила с нами, как родная, ей бы в голову не пришло отдать своего ребенка маме. И Элиза не ревновала бы тогда и не покупала пистолет. Ты бросил Элизу, живешь с мамой, а любишь Муму. Хотя… – Лера задумалась, потом извинительно улыбнулась. – …Я не понимаю, что такое любовь. Я не понимаю того, что нелогично. Еще я не понимаю, зачем Муму купила мне тогда щенка.
– Маруся, зачем ты купила щенка? – строго спросил Валентин, пряча задрожавшие руки за спину. – Сейчас мы все выясним! – подмигнул он дочери левым глазом, при этом голова его судорожно дернулась, а правый зрачок заплыл за верхнее веко.
– Я хороший диагност, – пожала плечами Мария. – У меня диссертация написана на тему аномалий при вынашивании плода.
– Кто понимает? – резким голосом выкрикнул Валентин. – Я не понимаю. Мы с дочерью все еще не понимаем, при чем здесь щенок и диссертация!
– У Валентины шансов родить без проблем было восемьдесят на двадцать. Она мне не верила, ездила в другие центры, там ничего не находили. – Маруся посмотрела на Валентину. – Я представила: вот ты возвращаешься из роддома без ребенка… Вас с Валькой двое, вы бы постепенно отогрелись, а Лера – одна. Я же вас знаю. Сцепились бы против горя в один организм, не обращая внимания на девочку.
– Я хочу немедленно отсюда уйти, – рванулась Валентина к двери.
Глядя вслед вылетевшим на лестничную клетку супругам Капустиным, Элиза вдруг объявила:
– Я вспомнила, что не допила чай. Сервиз все-таки восемнадцатого века, а?
– Девятнадцатого! – Ошарашенный Самойлов пошел за нею в гостиную.
Маруся сказала Лере, что подождет на улице. Лера сначала присела на корточки в коридоре и слушала, как Элиза торгуется из-за сервиза. Когда ей это надоело, сходила в кухню, взяла из открытого пакета печенье и съела его, прохаживаясь по коридору с подставленной к подбородку ладошкой.
– Можно, я посмотрю квартиру? – спросила она потом, заглядывая в дверь гостиной.
Элиза в этот момент уверяла совершенно обалдевшего следователя, что ей, собственно, нужна только чашечка из этого сервиза – она собирает чашечки.
Уговаривала она весьма своеобразно:
– Представьте, что я сегодня во время напряженной беседы вдруг бы ее разбила. Дзынь! – и все. Нету чашечки. Представили?
– Я погуляю тут немножко? – еще раз спросила Лера.
Следователь только махнул рукой.
Как всегда в незнакомых местах, Лера старалась дышать осторожно. Она «принюхивалась», как это называла Маруся. Лере не понравился запах старого дома – помесь подмокшей штукатурки, пыльных обоев и старости, он забивал все остальные запахи. Кроме разве что навязчивого душка валерьянки в ванной комнате и резкого запаха герани на кухонном окне.
Тем временем Самойлов уже подводил Элизу к входной двери, можно сказать, силой тащил под руку.
– Я сама, сама, – старалась освободиться Элиза. – Как вы разнервничались, теперь я точно уверена – восемнадцатый!
Вероятно, чтобы убедиться, что Элиза не затаилась в подъезде и не станет ночью вскрывать дверь его квартиры и красть заветную чашечку, Самойлов проводил их во двор. Он бережно пожал ладошку Леры и при этом серьезно заметил:
– Надеюсь, что ты забудешь постепенно и безболезненно все, что узнала в моей квартире. Скажу честно, еще я надеюсь больше с тобой не встречаться.
– У вас все выключено, а счетчик крутится, – ответила на это Лера.
– Безобразие, – выпустил руку девочки следователь, ища в лице ее насмешку. – Холодильник всегда включен, – сам не понимая зачем, стал он объяснять.
– Он тогда отключился, я проверяла, – уверенно заявила Лера. – Я осмотрела все розетки. Если родители не захотят искать Антошу, вы мне поможете?
– Нет, – твердо ответил Самойлов. – Ты несовершеннолетняя, но очень уверенная в себе особа. Я старый человек, я хочу покоя.
– Поэтому вы не хотите больше со мной встречаться? – прищурилась Лера.
– Я тебя стесняюсь, – решил свести все к шутке следователь. – Ты заходила в мою неприбранную спальню, а туда последние десять лет не заходила ни одна женщина.
– Ерунда, – ответила на это Лера. – Больше всего мне понравилась кладовка. В ней пахнет французскими духами.
– Исключено, – удержал улыбку Самойлов.
– Пахнет, пахнет! – уверяла девочка, когда ее уводили Маруся и Элиза – под руки с двух сторон. – Духи «Ля Фоли», в переводе – безумие, Элиза, скажи, что это очень дорогие духи!
Наваждение
Для следователя Самойлова это дело закончилось через три дня. Супруги Капустины, сияя счастливыми глазами, пришли в управление и принесли объяснительную, в которой они в подробностях описывали свое «конгруэнтное отношение к желанию биологического отца жить со своим сыном». Самойлов не понял, что означает в данном контексте понятие «конгруэнтность», но Капустины небрежно отмахнулись, уверив следователя, что людям некоторых профессий, а особенно таких, в основе которых лежит исторически устоявшийся принцип вершения судеб, разрешается многое не понимать и даже не тратить на это силы, так необходимые для установления порядка в обществе.
Стараясь не проявлять раздражения, Самойлов предложил Капустиным в его присутствии просто взять ручку и написать на листке бумаги несколько предложений. Что Антон Капустин нашелся и они, родители, не имеют никаких претензий к его скоропалительному отъезду в Германию с биологическим отцом.
