– Ценю, – сказала она. – Вот что значит – не знать нужды. Правильное воспитание и достаток с детских лет – не поддаешься на халяву.
Зоя, оглядевшись, прошипела:
– Я не ясновидящая! Я не знаю тех карт, которые просто лежат на столе! Я могу определить только те, о которых человек думает! Не было бы никакой халявы. Нам бы все равно не дали выиграть, потому что они сами подкидывали нужные карты в прикуп!
– Ладно, ладно! Успокойся. Хочешь, чтобы я извинилась?
– Хочу, чтобы ты объяснила, зачем притащила меня в эту общественную спальню!
– Хватит разговоров, давай спать, – крестная встала, чтобы опустить стол и соорудить себе спальное место. – И не злись, – она посмотрела на верхнюю полку, куда забралась Зоя. – Ты у меня единственная родная душа. Можешь не верить, но бывают старухи совсем невыносимые. Дует из окна? Возьми мое одеяло.
Зоя смотрела сверху, как, застелив постель, крестная легла, уложив под подушку правую руку с пистолетом.
– Это черт знает что! – прошептала Зойка сама себе и мгновенно заснула, как только легла на спину.
Аделаида растолкала ее часа через три.
– Тихонько вставай, – прошептала она. – Мы выходим.
– Уже приехали? – удивилась Зоя, посмотрев на часы.
– Нет. Через пятнадцать минут Бологое. Мы выйдем.
– Как это – выйдем? – не поверила Зоя.
– Сядем на приличный поезд, я оплатила четыре места в нормальном закрывающемся купе.
– А зачем тогда… – возмущенно начала Зоя, но тут же замолчала, получив молчаливый приказ.
Как велела крестная, она надела верхнюю одежду не сразу, а в тамбуре, а багажа у них практически не было – сумка средних размеров и рюкзак Зои.
Они вышли. Осмотрелись. Крестная показала на женщину с плетеной корзиной, укрытой белой тканью, под мостом.
– Холодно, – ежилась Зоя.
– Вот деньги. Купи у этой женщины пирожки вместе с корзиной.
Ничего не спрашивая, Зоя сделала, как велела крестная.
– Открой, чтобы пирожки были видны, – приказала Ада, когда девочка принесла ей корзину.
– Я что, должна это носить? Долго?
– Через три минуты должен подойти поезд из Москвы. Мы пройдем по платформе, ничему не удивляйся, почаще зевай, как сейчас.
Подходил поезд.
– Пирожки! – вдруг крикнула Аделаида, Зоя от неожиданности слегка присела. – А вот пирожки теплые еще, с картошечкой! – Потом она перешла на шепот: – Этот стоит шесть минут, а наш подойдет через четыре. Давай продавай, вон люди вышли. Пирожки! А с картошечкой! А-а-а по десять, а два на ши-и-иснацать ! – Она успела выкрикнуть до того, как Зоя застынет от вопроса высунувшегося в окно пассажира о стоимости пирожка.
– А вот господин хороший хочет тепленького, домашнего! – Подойдя к тучному пожилому мужчине, Аделаида протянула ему два пирожка, цапнув их из корзины через полиэтиленовый пакет.
Полковник
Мужчина посмотрел на руку в обрезанных хлопчатобумажных перчатках, на пакет, из которого высовывались два жареных пирожка, потом на лицо женщины и напрягся.
– Здрасьте, полковник, – сказала Ада, кивнув. – Дела, все дела, а о здоровье и не заботитесь. Просили меня вам тут передать посылочку и кое-что на словах, – резко перешла она на шепот.
Полковник Кнур огляделся.
– Маргариту Тиглер помните? Она говорила – вы когда-то вместе работали.
– Марго?.. Конечно, помню.
– Она предлагает вам кое-какие сведения. Но не за просто так.
– Согласен!
– Что ж вы так сразу, не подумав. – Ада сторожко следила на Зойкой, продающей пирожки.
– Я знаю Марго, я согласен. А вы ведь… Вы Аделаида – ее сестра? – осенило полковника.
Женщина цапнула его быстрым взглядом по лицу – словно провела рукой в рваных грязных перчатках – и сразу отвела глаза.
– Ладно, беседа закончена, возьмите кассету, там все записано. О! Еще поезд, так что прощайте, нам некогда. А-а-а пирожки те-о-оплые!
Полковник жестом остановил двинувшегося за старухой наблюдателя. Стоял и смотрел, как она с девчонкой заходит в подъехавший поезд, выкрикивая про пирожки.
Наблюдатель все-таки трусцой побежал за поездом, когда тот стал отходить малым ходом. Потом – быстрей. Он видел, как старушка и девочка с корзиной пробирались к тамбуру, когда поезд уже тронулся.
– Стой! – крикнул Кнур наблюдателю. – Не надо. Они не выйдут.
– Но как же?.. – запыхавшись, спросил тот.
– У Марго все так – на грани спектакля. Учитывает малейшие мелочи, как в шпионском триллере. А вытащи мы сейчас из поезда посредника – пустые хлопоты окажутся. Бабка настоящая, пирожки домашние, внучка несовершеннолетняя на каникулах, о чем они еще и адвокату сообщат.
– Так как же? А мы – что?.. Поезд ушел.
– Я вызову машину, – Кнур достал телефон.
Позвонил, посмотрел на кассету и почувствовал, как напряглось тело в азарте предчувствия – будет дело, будет! Вспомнил диву дивную Медею. Она позвонила зимой, вдруг. Сообщила, что показала свой средний палец тугодуму, а он, Кнур, не шевелится.
– Какой тугодум, к черту?..
Через сорок минут он слушал кассету в автомобиле.
«Полковник, я не в восторге от нашего сотрудничества в девяностых, но деньги вы всегда платили…»
Еще бы она была в восторге – при обнаружении так называемой ясновидящей Тиглер второго трупа пропавшего без вести человека из Конторы на нее было заведено дело. Заплатили ей за работу и завели. Расследование шло больше года, результат – подписка о невыезде. На допросы ее вызывали в неделю два раза. Даже самый минимальный фактор причастности стоил бы ей пожизненного. Кнур называл это фактором «первого свидетеля» – по статистике, в шестнадцати процентах из ста тот, кто первым обнаруживает преступление, бывает в нем замешан. В отношении Марго статистика отступила, и Тиглер воспользовалась своим положением с чисто женским экстремизмом: оставьте извинения при себе, а мои ставки повышаются в три раза.
«Если не ошибаюсь, мы все же расстались без претензий…»
Какие могли быть претензии к исчезнувшему человеку? Она просто испарилась. Без следа. Почти полгода Кнур искал ее, просто чтобы иметь в виду, знать, где она находится. На всякий случай. Папка с ее именем до сих пор хранится в секретных материалах ФСБ в отделе АЯ – аномальных явлений. Среди восьми папок других экстрасенсов, но стоит отдать ей должное – Тиглер была лучшей.
«Вы не можете отрицать – я была лучшей. Хочу передать вам информацию о мародерах в горячих точках катастроф и природных разрушений. Взамен на свою неприкосновенность и моей семьи».
