– Пожалуйста, – проявляя чудеса терпения, отвечает Байрон. – Давай закругляться, а то мне что-то не по себе. Я стал себя чувствовать полным идиотом.
– Да. Выключаемся. И что мы нарыли? Через год после смерти отца у мамы появились новые документы. Это значит, что настоящая Вера Бондарь и ее маленькая дочка пропали без вести года за два-три до этого, не раньше, потому что Овчар сбежал в девяносто втором.
– А может, они умерли официально и задолго до девяносто второго? – предположил Байрон.
– Если официально, Верочка не доставала бы меня. Они точно пропали. – Я задумалась. – Верочка сказала, что Кирзач ее съел, значит, он научился хорошо прятать останки своих жертв и больше не попадался.
– Текила, – перебил Байрон. – Я привык к заморочкам матери на тему мертвецов и предсказаний, но с тобой мне не хочется играть в эти игры. Ты узнала, что у твоей матери другое имя, что она, скорей всего, из Конторы, что в год смерти отца она похоронила и свое прошлое. Что теперь?
– Подожди! Моя мама хоронит мужа и требует участия в программе защиты свидетелей. К этому времени мать и дочка Бондари числятся в розыске, и контора уверена, что их нет в живых. Мама становится Верой Андреевной Бондарь. Я не помню своих бабушек и дедушек, у мамы нет школьных фотографий, справок из школы, аттестата. Все сходится.
Смотрю на Байрона.
– И что дальше? – спрашивает он. – Чего ты хочешь?
– А ты можешь помочь? – я решила перейти к действиям без объяснения причин.
– Я только этим и занимаюсь, – кивнул Байрон.
– Тогда... Тогда... Тебе нужно поехать на дачу и сломать беседку во дворе, – решилась я наконец.
Байрон закрыл ноутбук. Посмотрел на меня грустно-грустно.
– Моей матери очень нравится эта беседка.
– Знаю. Меня не волнует сама постройка. Если сможешь, расковыряй только пол и выкопай потом яму вниз метра на два.
– Когда? – спросил Байрон.
– Сегодня. Нужно найти останки девочки Веры.
– Под нашей беседкой на даче? – спокойно уточняет Байрон.
– Да! Именно под беседкой. Кирзач пришел к вам работником, когда дом уже был установлен. Он не мог прятать трупы в стенах или в подвале. А беседку он строил по просьбе Лизаветы с нуля! Я уверена, что кровь на снегу будет Верочкина! Черт!.. – хватаюсь за виски. – Я знаю, где жили Бондари – мать и дочь. Мне же Лизавета говорила – деревня Выселки, Кирзач у них угол снимал, она говорила!.. А потом, со слов Кирзача, та женщина продала дом и уехала. Байрон, я чувствую, они недалеко уехали с дочкой, они под вашей беседкой... лежат... с девяносто третьего.
– Ты знакома с моей матерью? – в некотором ступоре интересуется Байрон.
– Да. То есть нет, не совсем. Вернее... мы хорошо узнаем друг друга. Попозже.
Не сводя с меня напряженного взгляда, Байрон достает телефон.
– Твоя симка, – киваю я на его сумку.
Он вставляет сим-карту и набирает номер. Интересно, что скажет Лизавета?..
– Алло, мам. Это я. Все нормально, телефон был отключен. Мам, ты знаешь Текилу?
Байрон смотрит на меня и протягивает трубку:
– Она тебя очень хорошо знает и хочет кое-что сказать.
Я в ужасе мотаю головой – только нотаций Лизаветы мне сейчас не хватало! Нет, я еще слишком уязвима, я только что нащупала совпадение маминой жизни с Верочкиным именем и даже толком не знаю, насколько мне это поможет.
– Мам, она сейчас не может. – Байрон кривится: – Перестань кричать, не буду я ей совать трубку в ухо. Пока. Дома поговорим.
Убирает телефон и с обреченностью плохо ориентирующегося в ситуации человека спрашивает:
– Какие еще пожелания будут?
– Бирс! – придумала я. – Позвони отцу, я с ним поговорю!
Байрон проводит ладонью по лицу, потом нажимает на кнопки и протягивает мне телефон.
– Байрон, ты где? – слышу я в трубке. – У Лизы припадок, она только что крикнула мне в телефон...
Включаю громкую связь и внедряюсь в его возмущение:
– Здравствуйте, Бирс. Это Лилит. Я девушка вашего сына. Мне нужна помощь.
– Лилит! – обрадовался Бирс. – Наслышан, наслышан! Прекрасное имя. Знаете стихотворение...
– Уже знаю, – перебиваю я. – Дочка мельника нагая с бородкой мокрой между ног – это?
Байрон посмотрел на меня дикими глазами. В трубке тишина секунд пять, потом – одобрение:
– Неплохо. Вы что, провидица?
– Нет. Поможете?
– Конечно, помогу. Приезжайте. Цветочный магазин на Васильевском острове. Байрон знает. Он... Он с вами? Или запишете адрес?
– Со мной. Едем.
Бирс
Дверь в кладовку оказалась запертой снаружи – недобрый знак, хотя Курилка иногда так делала для перестраховки, а потом забывала. Я положила деньги в верхний ящик тумбочки на колесиках, а потом Байрон отодвинул тумбочку и открыл люк в полу. Он полез первым и, зависнув на вмонтированных в стену опорах из металлического прутка, протянул мне руку. В принципе я вполне могла спуститься сама, но уже давно заметила, что когда Байрон нервничает, он старается таскать меня на руках. Я закрыла над собой люк и висела потом кулем под мышкой Байрона, пока мы не спустились вниз.
Подвалом – с подвывающими трубами и высохшими трупиками четырех котят на цементном полу – мы дошли до выхода из соседнего подъезда.
На улице я крепко захватила два пальца моего жениха, а в метро сидела у него на коленях и нюхала его волосы. Байрон молчал и не смотрел мне в глаза. Признак его досады или раздражительности.
– Почему – цветочный магазин?
– Это кафе отца.
– В магазине?
– Сейчас увидишь.
И я увидела вывеску – «Цветочный магазин-кафе». И мне жутко понравилось внутри – половину помещения занимали ряды с цветами, а через стойку, за которой сидели посетители, было небольшое кафе на пять столиков и бар. Запах кофе, роз и хризантем. Люди пили кофе, а потом, нанюхавшись, покупали цветы. Или – сначала покупали цветы, а потом... Я увидела Бирса первая и потащила Байрона к столику.
– Приветствую вас, дети шпиёнов! – встал Бирс.
– Вот, – сказала Байрон, неопределенно махнув рукой. – Это мой отец. Это – Лилит. Моя девушка. – И сел, а вернее, свалился на стул, опустив сумку с ноутбуком на пол, чего раньше никогда не делал.
Киваю Бирсу. Он помогает мне снять куртку. Сажусь. Смотрю на отца Байрона с надеждой. Нет, я в самом деле рада его видеть. У Бирса от моего взгляда постепенно с лица уползает улыбка.
– Она беременна, – вдруг говорит Байрон, не поднимая головы.
Бирс с облегчением выдохнул и вернул улыбку:
