Платон ощупал шершавые жесткие стены. Не прислониться. Несколько минут он топтался на месте, соображая, как удобней «завалиться» – присесть сначала или стать на колени? Присел. Кое-как сел боком. Прилег. Еще некоторое время ушло на подкладывание подушек под разные выступающие места. Подушек не хватило – ползком, на четвереньках, он подобрал еще парочку и вернулся в угол. Пол оказался подогреваемым. Соорудив подобие гнезда, Платон, наконец прилег, скинул ботинки, с удовольствием елозя ступнями по теплому полу и стараясь не думать о его чистоте. Как ни странно, лежать было удобно. Удобно и тепло. И что уж совсем удивительно – глаза начали закрываться сами собой.
– Этот? – спросил незнакомый голос, когда Платон только-только уравновесил ритм своего дыхания с сердцебиением – по четыре удара на вздох, четыре – на выдох.
– Он, – кивнул Веня, держа поднос.
К Платону наклонилось странное лицо, все проколотое металлическими бляшками.
– Пацан, – обратился к нему любитель пирсинга, – на сколько хочешь отключиться?
Он потряс небольшой колбочкой, поднес зажигалку к ее круглой нижней части, дождался дымка из горлышка и вопросительно посмотрел на Платона.
– Я?..
– Часа на три, – посчитал за него Веня.
– Тогда втяни один разок. Ртом, – уточнил хозяин колбы.
– Вдохни, Тони, – проникновенно попросил Веня в обалдевше лицо Платона. – Сбей ритм.
Его последние слова были настолько неправдоподобны, что Платон задержал дыхание. Никто не мог знать о счете – это был только им выработанный метод борьбы с аритмией, накатывавшей последние годы с упорством зловещего предсказателя скорой смерти.
Платон догадался, что ему предлагают наркотик. Спросить какой? Зачем?.. Странная апатия овладела им, тело отказывалось двигаться, расслабившись в тепле.
– Короче, пацан, – не выдержал незнакомец, – или вдохни, или отвали на фиг – мне в лом смотреть, как добро утекает в потолок.
– Разок, да?.. – Платон покосился на подсунутую к самому его лицу колбочку и... вдохнул.
– Кто так вдыхает, на фиг?! – возмутился паренек, заклепавший свою физиономию. – Выдохнуть сначала надо было как следует!
– Оставь Тони в покое, – угрожающим тоном попросил Веня. – Ты хоть знаешь, кто это, придурок?!
– Ну и кто? – выпрямившись, тот оглядел раскинувшегося на полу Платона.
– Это Кукарача.
– Да! – вдруг не своим голосом громко откликнулся Платон. – Я замочил... этого... Блинчика. С одного выстрела. В глаз!
– Подействовало, – констатировал Веня.
Только было Платон хотел подробно объяснить, что на самом деле стрелял не он, а подставной снайпер, как вдруг над его лицом нависла взлохмаченная голова глотателя огня.
Голова надувала щеки, умоляя Платона глазами спасаться. Тот только хихикнул – он с места не сдвинется! Щеки над ним раздулись до состояния воздушного шарика, когда сосок уже перекручивают ниткой. И вот стиснутый в куриную гузку рот не выдержал – на Платона обрушился смерч огня, унося его в полное забытье. И-и-ра-аз... И-и-два-а-а... – приостанавливало ритм сердце. На этот счет Платон успевал и вздохнуть и выдохнуть.
– Полночь... – сказал кто-то отчетливо, в самое ухо.
Платон поморщился и внятно произнес:
– Уж полночь близится... А Германна все нет. Нету Германна...
– Кто такой Германн? – выпрямился Федор.
– Платон Матвееви-и-ич! – пропела Илиса, присев и потрепав огромное раскинувшееся тело по плечу. – Вы твист мне обещали. Пора!
– Кто здесь Германн? – не унимался Федор.
– Остынь, – тронула его за ногу молодая жена. – Это Пушкин.
Платон дернулся и резко сел. И сразу люди рядом с ним расплылись, как привидения в старом фильме.
– Где мои ботинки? – спросил он ужасно озабоченным голосом.
Ему подали ботинки. Платон кое-как натянул их, попытался справиться со шнурками – не смог. Илиса уже присела, чтобы помочь, но Вениамин осторожно убрал ее в сторону и занялся туфлями сам. Обнаружив себя обутым, Платон впал в раздумья: как поприличней встать – вот вопрос. И вдруг его тело сделало невероятный финт: ноги переплелись, и он легко, почти как воздушный шарик, взлетел вверх, взмахнув руками. На перекрещенных ногах стоять было ужасно неудобно – Платон чуть не упал, но вовремя и весьма элегантно сделал мах правой ногой в сторону и сохранил равновесие. Он осмотрелся. Где-то далеко внизу стояла кучка отдаленно знакомых людей – если напрячься, он мог бы вспомнить их имена. Они размахивали руками, лезли на его огромный ботинок, как на гору. Платон топнул ногой, чтобы испугать их, и захихикал.
– Хочу есть! – заявил он, чувствуя, как кто-то изловчился настолько, что взобрался, верно, на высокую лестницу и теперь подталкивает его в спину. – Брысь, – махнул он рукой назад, не глядя. – Я еще не зевал, не плевал, не кашлял, а также – не икал, не чихал, не сморкался, как это подобает после сна и перед завтраком. А на завтрак!.. – Платон поднял многозначительно указательный палец вверх, – чтобы не повредили ни сырость, ни сквозняк, должны подаваться «превосходные вареные потроха, жареное мясо, отменная ветчина, чудесная жареная козлятина и в большом количестве ломтики хлеба, смоченные в супе».
– Какая еще, на фиг, козлятина? – возмутился кто-то знакомым голосом, и Платон почему-то подумал, что у обладателя этого голоса лицо рябое.
– Остынь, это Гаргантюа, – произнес тонкий девичий голосок. – Платон Матвеевич, какой завтрак? Полночь уже. Под что танцевать будем? «Кота» нет.
– Кота? – не понял Платон, почувствовав, что его ведут вверх по лестнице.
– «Жил да был черный кот за углом!..» – помнишь?
– Помню, – кивнул Платон. – Зачем это?
– Твист!
– Твист?.. Ах да, туфли – твист на крыше.
Покачнувшись, он проломил тонкие перила. Федор и Вениамин, спасая дядюшку, успели схватить его за фрак сзади. С треском рвущейся материи фалды превратились в два узких крылышка насекомого – разрыв дошел почти до середины спины.
– Я что-то поломал.
– Ты поломал, на фиг, лестницу на крышу.
– Простите... – пробормотал Платон.
– Не парься, мне сказали, что богатый мудак за все заплатит – подарок молодоженам.
– Ага! – злорадно заметил Федор. – Германн Пушкин тебе заплатит!
– Заткнитесь! – приказала девочка в пышном платье. Подхватив оборки, она поднималась по крутой лестнице первой.
Платон почему-то подумал, что, волочись за нею длиннющая фата, он наступил бы на нее...
На крыше оказалась толпа народа. Человек пятьдесят, не меньше. Они стояли вокруг площадки два на два метра, выложенной сильно затертой паркетной доской. По периметру крыши были установлены осветительные лампы, а то, что Платон принял за ящики, оказалось большими динамиками.
