Надо спешить, она опаздывает к ужину. Вообще-то последний
сет можно было и не играть. Все равно ничего хорошего не вышло. Пэм такой
чайник. Пэм и Гордон совсем не могли соперничать с Ширли и – как его?.. –
Генри. Генри – а дальше как?..
Размышляя о Генри, Ширли замедлила шаги.
В ее жизни Генри был чем-то новеньким. Совсем не похож на
местных молодых людей. Она мысленно их перебрала. Робин, сын викария. Милый,
очень преданный, как-то старомодно, по-рыцарски. Собирается учиться дальше в
Институте востоковедения и вообще несколько высоколобый. Затем Питер – ужас
какой молодой и неоперившийся. Ну и Эдвард Вестбери – заметно старше других,
работает в банке и чересчур увлечен политикой. Все трое здешние, из Белбери. А
Генри прибыл издалека, представился как чей-то племянник, и с ним пришло
чувство свободы и раскованности.
Особенно нравилось Ширли последнее слово – оно означало качество,
которое ее восхищало.
В Белбери раскованности нет, все тесно связаны между собой.
А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всех
в Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.
Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала,
что они хорошо выражают ее мысль.
А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее,
чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, не
родная, а так, свойственница.
«Нелепо, конечно, – рассуждала Ширли. – Само собой, у Генри
должны быть отец и мать, как у всех, и где-то у него есть дом». Но она решила,
что родители его умерли молодыми в неизвестной части света. А может быть, его
мать постоянно живет на Ривьере и сменила множество мужей.
«Забавно, – опять сказала себе Ширли. – Про Генри не знаешь
самого основного. Не знаешь даже его фамилии или хотя бы кто его сегодня
привел».
Но она чувствовала, что это характерно для Генри: про него
ей ничего не должно быть известно. Так он и должен был появиться – загадочный,
непонятного происхождения, – а потом скрыться, и никто так никогда и не узнает,
как же его фамилия или хотя бы чей он племянник. Просто красивый молодой
человек с завлекательной улыбкой, который замечательно играет в теннис.
Ширли понравилась его бесцеремонность; когда Мери Крофтон
задала вопрос: «Как же мы будем играть?» – Генри тут же ответил:
– Я буду играть с Ширли против вас.
Она была уверена, что Генри всегда поступает так, как хочет.
Она его спросила: «Вы к нам надолго?» – и он туманно
ответил: «О, я пока не задумывался».
Он не предложил встретиться еще раз.
Ширли нахмурилась. Она бы хотела, чтобы предложил.
Она взглянула на часы и прибавила шагу. Она здорово
опаздывает. Не то чтобы Лаура рассердится. Лаура никогда не сердится. Лаура –
ангел…
Показался дом. Построенный в раннегеоргианском стиле, он был
красивым, но казался несколько кособоким – как она понимала, по той причине,
что некогда пожар уничтожил одно крыло, и его так и не восстановили.
Невольно Ширли замедлила шаги. Почему-то сегодня ей не
хотелось домой. Не захотелось снова оказаться в четырех приветливых стенах, где
свет вечернего солнца падает на поблекшую ситцевую обивку. Там так тихо и
мирно; там будет Лаура – с приветливым лицом, с внимательным, оберегающим
взглядом, и Этель, громыхающая тарелками. Теплота, любовь, защита, дом… Это и
есть самое ценное в жизни? И все это принадлежит ей, без всяких усилий или
желания с ее стороны, и все это давит…
«Однако как странно я все это представила, – подумала Ширли.
– Давит? – На меня? Что, Господи прости, я имела в виду?»
Но она так чувствовала. Давление – постоянное, неослабное
давление. Как рюкзак, который она однажды тащила на пешей прогулке. Сначала его
не замечаешь, но постепенно он дает о себе знать, прижимает, врезается в плечи,
наваливается на тебя. Бремя…
– Ну о чем я только думаю! – воскликнула Ширли и побежала к
раскрытым дверям дома.
В холле было полутемно. Со второго этажа Лаура крикнула в
колодец лестничной клетки своим мягким глуховатым голосом:
– Это ты, Ширли?
– Да. Боюсь, я сильно опоздала, Лаура.
– Пустяки. На ужин всего лишь макароны в сухарях, Этель
держит их в духовке.
Из-за поворота лестницы вышла Лаура – хрупкое, изящное
создание с почти бесцветным лицом и темно-карими, как-то странно посаженными
глазами, отчего их взгляд казался почему-то трагическим.
Она спустилась и с улыбкой посмотрела на Ширли.
– Повеселилась?
– Да.
– Хорошо играли?
– Неплохо.
– Кто-нибудь новенький на теннисе был? Или все из Белбери?
– В основном из Белбери.
Странно – когда тебя расспрашивают, то не хочется отвечать!
Хотя вопросы вполне безобидные. Естественно, Лауре хочется знать, как она
развлекалась.
Если люди тебя любят, им всегда хочется знать…
А Генри тоже расспрашивают? Она безуспешно пыталась представить
себе Генри дома. Смешно, но она вообще не видит эту сцену: Генри – и вдруг
дома! Хотя есть же у него где-то дом!
Смутная картина поплыла перед глазами. Генри заходит в
комнату, а там его мать, платиновая блондинка, она только что вернулась с юга
Франции и подкрашивает губы помадой немыслимого цвета. «Хэлло, мама, ты
приехала?» «Да. В теннис играл?» – «Да». Ни интереса, ни любопытства.
Лаура с любопытством спросила:
– Ты о чем-то говоришь сама с собой, Ширли? У тебя шевелятся
губы и поднимаются брови.
Ширли засмеялась:
– О, воображаю один разговор.
Лаура вскинула тонкие брови.
– Похоже, приятный?
– О, очень забавный.
Верная Этель высунула голову из столовой:
– Ужин подан.
Ширли воскликнула:
– Мне надо ополоснуться, – и взбежала по лестнице.
После ужина они сидели в гостиной, и Лаура сказала:
– Я сегодня получила проспекты Секретарского Колледжа Святой
Катерины. Я слышала, что он лучший в своем роде. Что ты об этом думаешь, Ширли?
Ширли скорчила гримасу.
