– Она не говорила мне, но я думаю, что это так, – сказал
Болдок. Думаю, Генри растратил и все свои деньги тоже.
– Мне многое рассказывали, – сказала Лаура. – Их друзья и
другие люди. Это ужасно несчастливый брак. Он растратил ее деньги, он ею
пренебрегал, изменял с другими женщинами. Даже сейчас, когда он так болен, я не
могу его простить. Как можно было так обращаться с Ширли? Если кто и
заслуживает счастья, так это Ширли. Она полна жизни, энергии – и веры. – Лаура
встала и заходила по комнате. Она постаралась сдержать дрожь в голосе. – Почему
я позволила им пожениться? Я же могла предотвратить или хотя бы задержать
свадьбу, чтобы сестра успела разобраться, что он собой представляет. Но она так
мучилась, так рвалась к нему. Я не могла не дать ей то, чего она хочет.
– Ну, ну, Лаура.
– Хуже того. Я хотела доказать, что у меня нет
собственнических чувств, и я выпустила Ширли в жизнь, полную несчастий.
– Лаура, я тебе уже говорил, ты слишком много придаешь
значения счастью и несчастью.
– Мне непереносимо видеть, как Ширли страдает! А вас, я
вижу, это не волнует.
– Ширли, Ширли! Меня волнуешь ты, Лаура, – как всегда. С тех
пор, как ты ездила на велосипедике по саду, важная, как судья. У тебя талант
страдать, и ты не стараешься его уменьшить, как другие, бальзамом жалости к
себе. Ты совсем о себе не думаешь.
– При чем тут я? Не мой муж лежит с острым полиомиелитом!
– А такое впечатление, что твой! Знаешь, чего я хочу для
тебя, Лаура? Хорошего, обыденного счастья. Мужа, озорных шумливых детей. Ты всю
жизнь была малышка трагического склада, а тебе нужно другое. Не клади на свои
плечи страдания всего мира – наш Господь Иисус Христос уже сделал это за тебя.
Ты не можешь прожить жизнь за другого, даже если это Ширли. Помогать – да. Но
не решать за других.
Побледнев, Лаура сказала:
– Вы не понимаете.
– Ты, как все женщины, носишься со всякой ерундой.
Лаура секунду смотрела на него, потом повернулась на
каблуках и вышла из комнаты.
– Я паршивый старый дурак, вот кто я такой, – вслух сказал
Болдок. Каким был, таким и остался.
Дверь отворилась, и Лаура проскользнула к его креслу.
– Так и есть, старый чертушка, – сказала она и поцеловала
его.
Она ушла, и Болдок лежал с закрытыми глазами в некотором
смущении. В последнее время у него вошло в привычку разговаривать с самим
собой, и сейчас он вознес свои молитвы в потолок.
– Последи за ней. Господи, – сказал он. – Я не могу. Думаю,
с моей стороны было самонадеянностью и пытаться.
* * *
Услышав о болезни Генри, Ричард Уайлдинг написал Ширли
письмо с обычными выражениями сочувствия.
Месяц спустя он написал снова – с просьбой увидеться.
Она в ответ написала:
«Думаю, нам лучше не встречаться. Теперь Генри –
единственная реальность в моей жизни. Думаю, ты поймешь.
Прощай».
На это он ответил:
«Ты сказала то, что я и ожидал услышать. Благослови тебя
Бог, моя дорогая, отныне и навсегда».
«Вот оно и закончилось», – подумала Ширли…
Генри будет жить, но перед ней встала проблема практических
трудностей: у них с Генри почти нет денег. Когда он, калека, выйдет из
больницы, в первую очередь им нужен дом.
Очевидным ответом было – Лаура.
Великодушная, любящая, Лаура будет только рада, если Ширли с
Генри приедут в Белбери. Но по понятным причинам Ширли этого очень не хотелось.
В характере Генри не осталось и следа былой легкости, он
стал непослушным и привередливым инвалидом, и он сказал ей, что она сошла с
ума.
– Не понимаю, почему ты против. Это же самая естественная
вещь. Слава Богу, Лаура так и не продала дом. Там полно комнат. Хватит и нам, и
чертовой няньке или санитару, если потребуется. Не понимаю, чего ты суетишься.
– А мы не могли бы жить у Мюриэл?
– Ты же знаешь, у нее был инсульт. Скоро может быть второй.
У нее сиделка, она совсем ни бэ ни мэ, и половину дохода съедают налоги. Что
плохого в том, чтобы поехать к Лауре? Она же нас приглашает?
– Конечно. Снова и снова.
– Вот и все. Почему ты не хочешь? Лаура тебя обожает.
– Она любит меня, но…
– А… Лаура обожает тебя и терпеть не может меня!
Тем лучше для нее. Она станет злорадствовать, глядя на
калеку, и наслаждаться.
– Перестань, Генри, ты же знаешь, что Лаура не такая.
– Какое мне дело, какая Лаура? Какое мне дело до других? Ты
понимаешь мое положение? Понимаешь, что такое быть беспомощным, неподвижным,
неспособным даже повернуться в кровати? Разве можно такого любить?
– Я люблю.
– Быть привязанной к инвалиду! Очень весело!
– Меня устраивает.
– Ты как все женщины, вы обожаете обращаться с мужчиной, как
с ребенком. Я завишу от тебя, и ты этим наслаждаешься.
– Говори про меня что хочешь, я знаю, как это ужасно для
тебя.
– Ничего ты не знаешь! Не можешь знать. Как бы я хотел
умереть! Почему эти проклятые врачи не могут прикончить человека? Это
единственно правильный выход.
Давай утешай, говори сладкие вещи.
– Ладно, – сказала Ширли. – Я согласна. А то ты сойдешь с
ума, и это будет для меня гораздо хуже.
Генри внимательно посмотрел на нее и невольно засмеялся.
– Берешь меня на пушку, – сказал он.
* * *
Месяц спустя Ширли написала Лауре.
«Дорогая Лаура, очень хорошо, что ты согласна принять нас.
Не обращай внимания на то, что говорит Генри. Он всегда не выносил того, что
ему не нравится, и сейчас в ярости. Для Генри то, что случилось, особенно
ужасно».
На что последовал ответ Лауры, незамедлительный и нежный.
Две недели спустя Ширли с мужем-инвалидом приехали домой.
Любящие руки Лауры обняли Ширли, и та подумала – неужели ей
когда-то так не хотелось приезжать домой?
Это ее дом. Она опять под защитой любви Лауры. Она опять
чувствует себя ребенком.
