– А-а, начинаю понимать, – сказал Уайлдинг. – По-моему, вы
сами обрели некий духовный опыт. Что это было? Как? Вы еще с детства знали?..
Он не закончил фразу. Медленно сказал:
– Или вы понятия не имели?
– Я понятия не имел, – сказал Ллевеллин.
Глава 5
Понятия не имел… Вопрос Уайлдинга увел Ллевеллина в далекое
прошлое.
Вот он еще ребенок…
Особый аромат чистого горного воздуха щекочет ноздри.
Холодная зима, жаркое засушливое лето. Маленькая, тесно
сплоченная коммуна. Отец – шотландец, худой, суровый, почти угрюмый человек.
Богобоязненный, честный и умный, несмотря на простоту жизни и призвания, он был
справедлив и непреклонен, и несмотря на глубину чувств, никогда их не проявлял.
Мать его была из Уэльса, черноволосая, с таким певучим голосом, что в ее устах
любая речь звучала музыкой… Иногда вечерами она читала валлийские
[9]
стихи,
которые написал ее отец к конкурсу бардов.
[10]
Дети не очень понимали язык,
содержание оставалось туманным, но музыка стиха волновала Ллевеллина, будила
смутные мечты. Мать обладала интуитивным знанием – не разумным, как у отца, а
природной, врожденной мудростью.
Она обводила глазами своих детей, задерживала взгляд на
Ллевеллине, первенце, и в них он видел и похвалу, и сомнение, и что-то похожее
на страх.
Мальчика тревожил ее взгляд. Он спрашивал: «Что такое, мама?
Я что-то не так сделал?» На что она с доброй улыбкой отвечала:
– Ничего, детка. Ты у меня хороший сын.
А Ангус Нокс резко оборачивался и смотрел сначала на жену,
потом на сына.
Это было счастливое детство, нормальная мальчишеская жизнь –
не роскошная, даже скорее спартанская: строгие родители, дисциплина, много
домашней работы, ответственность за четверых младших детей, участие в жизни
общины. Благочестивая, но ограниченная жизнь. И он ее принимал.
Но он хотел учиться, и отец поддержал его. Отец имел чисто
шотландское почтение к образованию и хотел, чтобы его старший сын стал большим,
чем простой землепашец.
– Ллевеллин, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь
тебе, но многого не смогу. Тебе придется рассчитывать в основном на себя.
Так он и поступил. Он закончил колледж – на каникулах
подрабатывал официантом в отеле, по вечерам мыл посуду.
Он обсуждал с отцом свое будущее. Учитель или врач?
Определенного призвания у него не было. Обе профессии были
ему близки. Наконец он остановился на медицине.
Неужели за все эти годы он не получал намека на посвящение,
на особую миссию? Он пытался вспомнить.
Что-то было… да, оглядываясь назад с сегодняшних позиций, он
понимал, что это было – нечто в то время непонятное. Похожее на страх – за
обычным фасадом повседневной жизни таился непонятный страх. Особенно он ощущал
его, когда оставался один, и поэтому он с готовностью включился в жизнь
коммуны.
Примерно в это время он стал замечать Кэрол.
Он знал Кэрол всю жизнь. Она была на два года младше его,
неуклюжая ласковая девочка, со скобкой на зубах и стеснительными манерами. Их
родители дружили, и Кэрол проводила много времени в доме Ноксов.
В последний год обучения Ллевеллин приехал домой и увидел
Кэрол другими глазами. Исчезли скобка и неуклюжесть, она стала хорошенькой
кокетливой девушкой, которой все парни стремились назначить свидание.
До сих пор в жизни Ллевеллина не было девушек. Он упорно
трудился и был эмоционально неразвит. Но тут в нем пробудилось мужское начало.
Он стал заботиться о своем внешнем виде. Тратил свои скудные деньги на
галстуки, покупал Кэрол коробки конфет. Мать улыбалась и вздыхала, видя, что
сын вступил в пору зрелости. Пришло время, когда его заберет другая женщина. О
женитьбе думать пока рано, но, когда придет время, Кэрол будет удачным выбором.
Хорошо сложенная, воспитанная девица, с мягким характером, здоровая – лучше,
чем неведомые городские девушки. «Все же она недостаточно хороша для моего
сына», – подумала мать и тут же улыбнулась, решив, что так говорят все матери с
незапамятных времен. Она нерешительно заговорила об этом с Ангусом.
– Рано еще, – сказал Ангус, – Парню еще надо пробиться. Но
могло быть и хуже. Она девка неплохая, хотя пожалуй, не семи пядей во лбу Кэрол
была нарасхват. Она ходила на свидания, но ясно давала понять, что на первом
месте у нее Ллевеллин. Иногда она серьезно заговаривала с ним о будущем. Ей не
нравилось, хоть она этого не показывала, какая-то неопределенность его
намерений и отсутствие у него честолюбивых стремлений.
– Но у тебя будут более определенные планы, когда ты
получишь диплом?
– О! Работу я получу, возможностей масса.
– Но ты в чем-нибудь будешь специализироваться?
– Так делают те, у кого есть к чему-то явная склонность. У
меня нет.
– Ллевеллин Нокс, но ты же хочешь чего-то достичь?
– Достичь чего? – Он ее поддразнивал.
– Ну… чего-нибудь.
– Смотри, Кэрол, это жизнь. От сих до сих. – Он начертил на
песке линию. – Рождение, раннее детство, школа, карьера, женитьба, дети, дом,
упорная работа, отставка, старость, смерть. От одной метки к другой.
– Я не об этом, и ты это прекрасно знаешь. Я о том, чтобы ты
сделал себе имя, добился успеха, поднялся наверх, чтобы все тобой гордились.
– Ну, не знаю, какое это имеет значение, – равнодушно сказал
он.
– Я говорю, имеет значение!
– По-моему, важно то, как ты идешь по жизни, а не куда
придешь.
– Никогда не слышала подобной ерунды. Ты что, не хочешь
добиться успеха?
– Не знаю. Наверное, не хочу.
Неожиданно Кэрол как будто отдалилась от него, он был один,
совсем один, и его охватил страх. Он задрожал. «Не я… кто-нибудь другой». Он
чуть не произнес это вслух.
– Ллевеллин! – Голос Кэрол пробился к нему издалека. – Что с
тобой? У тебя такой странный вид!
Он вернулся, он снова был с Кэрол, и она смотрела на него
удивленно, со страхом. Его охватил прилив нежности – она его спасла, вытащила
из нахлынувшего одиночества. Он взял ее за руку.
