Она покачала головой.
– Я не сержусь.
«Говори это почаще! – кричал внутренний голос. – Повторяй
еще и еще! Я никогда такого не слышала!»
– Мы будем ужинать здесь, в моей комнате. Я подумал, что вам
это больше понравится. Но, может, я ошибся?
– Я думаю, что так будет лучше всего.
– Надеюсь, ужин будет прекрасным. Но все-таки побаиваюсь.
Мне до сих пор не приходилось задумываться о еде. Я хотел бы, чтобы вам
понравилось.
Она улыбнулась, села за стол, и он позвонил официанту.
Ей казалось, что все это ей снится. Потому что перед ней сидел
не тот человек, который утром приходил в Фонд.
Он стал моложе, энергичнее, увереннее в себе и ужасно
старался угодить. Она вдруг подумала: «Таким он был в двадцать лет. Он многое
упустил и теперь вернулся назад, чтобы найти».
Ее охватила грусть, даже отчаяние. Это не правда. Они
разыгрывают представление – как это могло бы быть – юный Ллевеллин и юная
Лаура. Смешно и трогательно – и вне времени – и все же непонятно – сладостно.
Они приступили к ужину. Еда была посредственная, но оба
этого не замечали – оба они ощупью пробирались в Страну Нежности – и
разговаривали, смеялись, не придавая значения тому, что говорят.
После того как официант принес кофе и вышел, Лаура сказала:
– Вы знаете обо мне довольно много, а я не знаю о вас
ничего. Расскажите.
Он рассказал – о юности, о родителях, о своем воспитании.
– Они живы?
– Отец умер десять лет назад, мать – в прошлом году.
– Они… она очень гордилась вами?
– Мне кажется, отцу не нравилось то, какую форму приняла моя
миссия. Его отталкивала экзальтация в религии, но он признавал, что другого
пути у меня нет. Мать понимала лучше, она гордилась мной – моей мирской славой,
как любая мать на ее месте, но она грустила.
– Грустила?
– Из-за того, что я многого лишился – простого,
человеческого. И это отдалило меня от других людей – и от нее тоже.
– Понимаю.
Он продолжал рассказывать историю своей жизни –
фантастическую, ни на что не похожую историю, иногда она возмущалась:
– Коммерческий подход!
– С технической стороны? О да.
Она сказала:
– Жаль, что я не очень понимаю. Хотелось бы понять.
Все это было действительно очень важно.
– Для Бога?
Она отшатнулась.
– Нет, что вы. Я имею в виду вас.
Он вздохнул.
– Очень трудно объяснить. Я уже пытался объяснить Ричарду.
Вопрос о том, стоит ли это делать, никогда не стоял – я был должен.
– А если бы вас занесло в пустыню – было бы то же самое?
– Да. Но не надо меня так далеко заносить. – Он усмехнулся.
– Актер не может играть в пустом зале. Писателю нужно, чтобы его читали.
Художнику показывать свои картины.
– Не понимаю; вы говорите так, как будто результат вас не
интересует.
– Я не могу знать, каков результат.
– Но ведь есть цифры, статистика, новообращенные – обо всем
этом писалось черным по белому!
– Да, да, но это опять техника, суетные подсчеты. Я не знаю,
каких результатов хотел Бог и какие получил.
Лаура, поймите простую вещь: если среди тех миллионов, что
сходились меня послушать, Богу была нужна всего одна душа, и, чтобы получить
ее, он избрал такое средство – этого уже достаточно.
– Из пушки по воробьям!
– По человеческим меркам это так. Но это наши трудности. Нам
приходится применять человеческие мерки в суждениях о Боге – что справедливо, а
что несправедливо. Мы не имеем ни малейшего представления, чего в
действительности Бог хочет от человека, хотя весьма вероятно, что Бог требует,
чтобы человек стал тем, чем он мог бы стать, но пока об этом не задумывался.
– А как же вы? Чего теперь Бог требует от вас?
– О, очень просто: быть обычным мужчиной. Зарабатывать на
жизнь, жениться, растить детей, любить соседей.
– И вас это удовлетворит?
– Чего же мне еще хотеть? Чего может еще хотеть человек? Я,
возможно, в невыгодном положении, я потерял пятнадцать лет обыкновенной жизни.
В этом вы можете мне помочь, Лаура.
– Я?
– Вы же знаете, что я хотел бы жениться на вас – ведь
знаете? Вы должны понимать, что я вас люблю.
Она сидела, страшно бледная, и смотрела на него.
Нереальность праздничного обеда кончилась, они стали самими
собой. Вернулись туда, откуда пришли.
Она медленно проговорила:
– Это невозможно.
– Почему?
– Я не могу выйти за вас замуж.
– Я дам вам время привыкнуть к этой мысли.
– Время ничего не изменит.
– Вы думаете, что никогда не сможете меня полюбить?
Извините, Лаура, но это не правда. Я думаю, что вы уже сейчас
меня немножко любите.
Чувство вспыхнуло в ней языком пламени.
– Да, я могла бы вас полюбить, я люблю вас…
Он сказал очень нежно:
– Это замечательно, Лаура… дорогая Лаура, моя Лаура.
Она выставила вперед руку, как бы удерживая его на
расстоянии.
– Но я не могу выйти за вас замуж. Ни за кого не могу.
Он посмотрел на нее.
– Что у вас на уме? Что-то есть.
– Есть.
– Ради добрых дел вы дали обет безбрачия?
– Нет, нет, нет!
– Простите, я говорю как дурак. Расскажите мне, дорогая.
– Да, я должна рассказать. Я думала, что никому не скажу.
Она встала и подошла к камину. Не глядя на него, она
заговорила обыденным тоном:
– Муж Ширли умер в моем доме.
