- Объясните, почему вообще возникла мысль - разобраться с журналистом Веригиным? Ведь, насколько мне известно, его статья не вызвала особой реакции?
- Да-да… Мне тоже, мне тоже так казалось… сначала… Но Юра, Юрий Алексеевич Литвинов, он откуда-то узнал, видимо, по своим каналам, что та публикация только начало, за ней последуют другие… Что уже подключается телевидение… Он каждый день приносил все новые и новые сведения, и я уже не мог этого слышать, потому что обстоятельства тоже переменились… На меня давили… А Юра все время настаивал, что этот журналист нас опять подставит…
И тут он вдруг на какое-то мгновение неожиданно взял себя в руки и вполне доходчиво и четко сказал:
- Разумеется, ни о каком насилии не могло быть и речи. Задача была - выяснить у него источники информации и предложить закончить публикацию материалов на эту тему. Ввиду того, что эта акция дискредитирует страну и наносит ей ущерб…
Ну да, подумал я, откуда тебе знать, применялось насилие или не применялось? Какой-нибудь костолом мог просто проявить излишнее усердие…
- Был запасной вариант - предложить деньги. Почему нет? Если человек берет деньги от наших противников, то мы можем просто предложить ему больше. Но это не для протокола!
Вот оно как! Что ж, вполне логично. Взял у одних, возьмет и у других. Возразить мне было нечего.
Видимо, на внятно произнесенную небольшую речь ушли все силы Бучмы. Он опять съежился, сложился в какую-то тряпичную куклу и тяжело опустился в кресло.
Я смотрел на человека, который еще недавно раздавал доллары ящиками, распоряжался в числе нескольких таких же случайных людей необъятным государственным имуществом, можно даже сказать, менял судьбу страны, и у меня не было к нему ни одного вопроса. Буквально ни одного. И не потому, что он, судя по всему, скоро умрет от страха и болезней, а просто не было интереса. Что он мне может сказать?
Расстались мы холодно. Бучма сделал попытку встать, но так и не сумел. Я сам закрыл за собой дверь в его склеп. И отправился к Анетте. Жалел только о том, что пришлось воспользоваться удостоверением. Очень укорял себя за это и дал слово больше никогда этого не делать.
По дороге я размышлял об услышанном. Итак, Юра… Юрий Алексеевич Литвинов, весь из себя чистый, как после пылесоса, и благоухающий всеми мыслимыми дезодорантами и освежителями. Тот самый ухоженный чистоплюй, который уверял меня, что его мечта - притушить скандал любой ценой. Тот самый самодовольный павлин, который убеждал меня, что не имеет к грубой работе службы безопасности никакого отношения, потому как сам парит в чистых эмпиреях добра и экономических расчетов… Он тушил несостоявшийся скандал так старательно, что разжег его по новой со страшной силой - смерть и кровь лучшее горючее вещество в политике.
Но почему он так упорно подставлял под удар Женьку? Зачем? Ведь если он на стороне Бучмы, ему как раз был совершенно не нужен чрезмерный шум и наезды на журналиста, чреватые скандалом? Но это, если верить, что он был на этой стороне. А если нет? Может ли такой человек быть на чьей-либо стороне вообще? Он может быть только на одной стороне - своей собственной. Это очевидно. Значит, провоцировать и раздувать скандал вокруг «Крокета», натравливать Бучму и службу безопасности на бедного Женьку было нужно лично ему. Но зачем?
Я основательно вдохнул в себя холодного воздуха и двинул дальше.
У такого человека не может быть только один хозяин. Он не кладет свои яйца в одну корзину. Скорее всего, у него есть покровитель, на которого он работает, там, где происходит, как он выражается, противоборство света и тьмы. И там ему могли приказать прекратить шум вокруг «Крокета», найти, откуда идет утечка накануне решающих событий на Украине, и он стал стараться, очень стараться…
Я уже видел дом Анетты. До него оставалось всего несколько шагов.
И тут я до одури отчетливо вспомнил, как этот гомункулус изо всех сил доводил до моих мозгов очень простую вещь - Анна Юрьевна имеет к этой истории самое непосредственное отношение. И доводил ее с одной целью - чтобы я остановился, угомонился. Потому что тут замешана Анетта…
Не могу сказать, что меня прошиб холодный пот. Просто в моем мозгу моментально сложилась картинка, как выражаются телевизионщики. Анетта занимается проектом, в котором участвует и Литвинов… Возникает проблема, которую решают снять с его помощью… Кому-то приходит мысль, что нужно подключить меня, потому что я единственный, кому Женька может все честно рассказать… Так что мое появление в этой истории было не случайно, а по чьему-то точному расчету… И рассчитать это могла Анетта, ведь только она знала о наших отношениях с Женькой все. Но Женька мне ничего не сказал, потому что там была завязана женщина, Кошкарева… И тогда Литвинов решил действовать через службу безопасности…
А Анетта? Она знала об этом? А может, она и принимала решение?
У двери ее дома я постоял, успокаивая свое разгулявшееся воображение. Тихий переулок, заставленный машинами, был пуст и темен, и только в конце его с частотой пульса то вспыхивал, то гас свет рекламы какого-то казино. И когда вспыхивал, из темноты вдруг ясно проступало все - дома, машины, деревья, окна и рельефы стен…
Конечно, этот гомункулус мог просто приплести Анетту и специально, чтобы я не слишком дергался, но ведь она сама сегодня сказала, что занималась этим делом. И с ней в центре кадра картинка приобретает особую убедительность.
А еще она очень убеждала меня не лезть в это дело.
Последнее, о чем я думал, входя в квартиру Анетты, почему Женька все же сам не сказал мне ничего про Кошкареву? Ведь мы могли тогда что-то придумать, и все сложилось бы иначе. Но он почему-то не смог мне это сказать, и все сложилось так, как сложилось.
Среди массы недостатков, которыми я наделен, не только неумение спать с кем-либо в одной постели, но еще и неумение спать на новом месте. Поэтому я приготовился к бессонной ночи на чужом диване в гостиной.
Я лежал, уставившись в потолок, стараясь ни о чем не думать. И у меня ничего не получалось. Почему-то в голову лезли воспоминания каких-то далеких времен.
Учился я тогда в девятом классе и был влюблен. Девочка раньше училась в классе, который был на год старше нас, но потом пропустила год по каким-то загадочным причинам, о которых ходило много слухов, и оказалась в нашем классе. Наверное, это обстоятельство и то, что она выглядела куда взрослее наших подруг-одногодок, и поразило мое воображение. Она отвечала на мои не слишком уклюжие знаки внимания со снисходительностью взрослой женщины. Это распаляло меня все сильнее. Дело приобретало особо романтический характер из-за того, что у дамы моего сердца был ухажер из ее прежнего класса - здоровенный верзила-десятиклассник со странной фамилией Гак. Он считал ее «своей бабой», о чем ставил всех в известность при каждом удобном случае. Как и полагается таким персонажам, подобным мне в этой истории, я этому не верил и убеждал себя, что Гак просто трепло и хвастун.
Однажды я встретил свою любовь в сильно расстроенных чувствах. И когда замучил ее своими вопросами, она довольно зло сказала, что этот Гак уже достал ее, проходу не дает, все время лапает, даже на глазах у других, а ей он на самом деле противен, но как от него отвязаться…
