Вадим устало опустился на лежащую перед камином шкуру снежного барса и сразу погрузился в зыбкое и тревожное забытье. Сполохи от жаркого огня в камине тревожными бликами высветили его осунувшееся за эти два дня лицо.
– Что будем пить, сынку? – спросил академик, появляясь с подносом, уставленным бутылками и графинчиками.
– Я пас, папа, – через пару часов за баранку, – сбрасывая сонливость, ответил тот.
– Жизнь у академика Савелова: выпить и то не с кем! – проворчал старик. – Куда тебя несет на этот раз, если не секрет?
– В Крым, но это – секрет.
– Когда обратно ждать?
– Лет через пять-десять.
– Шутишь над родителем, сынок?
– Нет, папа. Из Крыма я прямиком в Германию, в славный город Мюнхен. Заехал сказать тебе с мамой последнее прости.
– А ты нас с Дорой Донатовной раньше времени не хорони, не хорони! – сверкнул глазами старик. – Прощать нам тебя не за что – ты всегда был хорошим сыном, не то что я, охламон, по отношению к твоему деду. Сноха с внуком сразу отбывают с тобой или потом?
– У тебя, папа, больше нет снохи и внука, – отвел глаза в сторону сын.
Савелов-отец задрожавшей рукой опрокинул на поднос лафитник с водкой.
– На машине разбились, на самолете? Ну, не тяни, пощади меня, старого!..
– Они, слава богу, живы-здоровы. Просто мы разошлись с Маргошей, папа.
– Просто, видите ли, они разошлись! С женами расходятся, а с сыновьями – такого не бывает! – выкрикнул старик и с силой стукнул лафитником по столу. – Что значит, у меня больше нет внука?
– Только то, что отец Платона, родной его отец, – не я…
– Ха-ха! Не ты отец Платошки, окстись!
– Не будем об этом, папа!
– Вот как!.. Приперся в полночь-заполночь, оглоушил отца и «не будем об этом»! – разозлился тот и снова приложился к лафитнику. – Совесть-то у тебя есть, сын?
– Пока есть, но обсуждать эту тему не хочется, не обижайся…
– «…Какая скучная забота пусканье мыльных пузырей!» – насмешливо процитировал старик своего любимого Гумилева.
– «…Ну так и кажется, что кто-то нам карты сдал без козырей», – не отводя взгляда от огня в камине, подхватил сын.
– Кто его отец? – грозно сверкнул глазами старик. – Кто тот подлец?
– Тот, кто в Афганистане во второй раз подарил жизнь твоему сыну, папа. И… и эта Золотая Звезда должна была принадлежать не мне, а майору Сарматову, родному отцу Платоши.
– Почему же она принадлежит тебе?
– Потому что он не вернулся из Афганистана.
– Как на духу, Вадька, – на тебе его крови нет?
– С ума сошел! – вскинул голову сын. – Как ты мог такое подумать?..
– Э-э-э, сынку, я породу нашу савеловскую знаю. Хотим-то мы, Савеловы, всегда по-божески, да все выходит у нас через задницу!
– Ты, как всегда, преувеличиваешь, папа.
– Как бы не так! – стукнул тот себя по черепу. – Твой дед, марксист ленинского розлива, и твой отец, то бишь я, академик Савелов, живота не щадя, всю жизнь подводили теорию под Царство Вселенского Хама, презрев свое старинное столбовое дворянство, а что вышло? Преувеличиваю… – Сын, стараясь не встречаться с ним взглядом, пожал плечами. – А ведь понимали, Вадька, еще как понимали, что добром Царство Хама не кончится. Аз воздам! Ха-ха-ха! – саркастически хохотнул старик и, оборвав смех, погрозил кулаком в черноту окна. – Аз воздам, сукины дети!..
– Нехорошо как-то смеешься ты, папа…
– Смеюсь нехорошо? – вскинулся тот. – А угадай, Вадька, над кем смеюсь и чему радуюсь? – Сын опять неопределенно пожал плечами. – Я, Вадька, всю жизнь доказывал преимущество нашего образа жизни. Внедрял его чуть ли не силком и в Африке, и в Азии, даже до Латинской Америки добрался. Вот и смеюсь, сынку, потому, что внедрять его больше некому. И негры, и азиаты, и чумазые латиносы – все, как по команде, вдруг поумнели и социализма на дух не хотят. Каково, а? Аз воздам! Ха-ха-ха!
– Что верно, то верно…
– Нет на тебе, сынку, крови того майора – и слава богу, – круто поменял тему разговора отец и потянулся к лафитнику. – Царство ему, как говорится, небесное. Скажи лучше, зачем тебя к немцам посылают – капитализм их изучать или шпионить?
– Просто работать.
– Легалом, значит?
– Легалом…
– Поезжай, коли так. А с Маргошкой твоей – дело житейское, образуется. Как здесь вселенский бардак разверзнется, а из ее папашки огородное пугало сделают, сама, цаца, к тебе приползет и в ножки бухнется. Ты сто раз тогда подумай, прежде чем назад ее принять.
– Не приползет и не бухнется, – криво усмехнулся сын и тоже поменял тему разговора. – И все же не понимаю твоей хандры, папа. Твой личный итог дай бог каждому: депутат Верховного Совета, лауреат всех премий, Герой соцтруда. Наконец, ты – всемирно известный академик.
– А-а, брось, Вадька! – отмахнулся отец. – Все мы незаменимые, да хрен нам цена в базарный день. Не из меня – так из кого другого свадебного генерала сделали бы.
– И академика из другого сделали бы?..
– Сомневаешься?.. Да у нас в Академии наук есть «академики» с церковно-приходской школой.
– Я не о них, а о тебе!
– Как я дошел до жизни такой, что ли? – щелкнул себя по горлу отец. – Потом как-нибудь обсудим эту тему.
– Прости, но может так случиться, что разговор этот у нас – последний…
– Коли так, изволь! – нахмурился отец. – Как до бутылки академик Савелов дошел?.. А так дошел, что своим бутербродом с икрой он еще смолоду делиться ни с кем не хотел. А от кого и за что его получать, думал, на празднике жизни принципиального значения не имеет – жизнь-то дается один раз.
– О чем ты, папа?
– Пока я социализм толкал по всему миру и свой бутерброд жевал, не замечал как-то, что меж родных осин творится.
– А что меж них творится такого уж?
– «У лучших заветных сокровищ, что предки сокрыли для нас, стоят легионы чудовищ с горящей веселостью глаз…» – процитировал отец. – Вот ты, Вадька, свой бутерброд получаешь от презренного жандармского ведомства, я – от Академии наук, а наш мордатый сосед, милицейский полковник, – от воровского общака! Ха-ха-ха!
– Каждому по делам его.
– По мордасам, сынок, по мордасам! И отцу твоему по мордасам потому, что «всемирно известный академик» лишь под старость лет понял копеечную истину: нынешних-то чудовищ «с горящей веселостью глаз» он сам породил и воспитал. Воспитал без бога, без морали и любви. Уж они-то, детки мои развеселые, дом родительский по бревнышку раскатают – сомневаться не приходится. Как же мне не радоваться приходу своих-то деточек ненаглядных? От радости полны штаны.
