Именно звонкую пощечину, а не удар кулаком в зубы, не пинок ногой, не выпад каратиста. Это понравилось всем, и тут же по параллельным классам разнеслась весть, что этот аристократ Ленский дал пощечину самому Сэму, а громила Сэм растерялся и не знал, как на это ответить.
К десятому классу снобизм Ленского развился до такой степени, что он уже не мог позволить себе надеть не те носки, носил с собой в пластмассовой коробочке бархотку, чтобы смахивать пыль с безукоризненно начищенных ботинок, и никогда не ел дома повторно разогретый суп.
Но самую замечательную и самую несуразную выходку Саша Ленский выкинул после окончания школы. Учителя ему в равной степени пророчили филфак и мехмат МГУ и даже актерский факультет ВГИКа, но Ленский неожиданно для всех стал курсантом Новосибирского общевойскового командного училища. И… пропал изящный чудак Саша Ленский, а появился обыкновенный курсант-пехтура, который справно долбил саперной лопаткой мерзлую землю и мерил клиренс лицом в луже под танком.
Мама-медик и папа-учитель только громко ахнули вместе со всеми, но вскоре смирились в надежде, что из Александра в самом скором будущем выйдет изящный штабной офицер, эдакий паркетный шаркун из прошлого.
Но потом последовал рапорт командованию с просьбой направить лейтенанта Алексеева в Афганистан. Через год — тяжелая контузия с частичной потерей речи, увольнение из рядов Советской Армии и тихая служба в отделе вневедомственной охраны в родном городе Грозном.
* * *
Со временем заикаться Саша стал реже, только когда слишком разволнуется. Но волноваться было не о чем — счастливо женился на медсестре из поликлиники, где работала его мать. Невестка со свекровью дружно взялись за дело и восстановили здоровье любимого мужа и сына. Жили в частном домике с садиком, где росли в том числе и персиковые деревья. Начальником по службе был друг детства и одноклассник Казбек Агланов, уже майор, а служба — не бей лежачего. От прошлой контузии не осталось и следа. Родилась дочка, пошли веселые заботы, которые называются семейным счастьем.
Омрачали спокойный горизонт вневедомственной охраны лишь надоедливые домушники и мелкие несуны. Тогда еще уголовники в Чечне не овладели искусством взлома. Но с какого-то времени то в одном, то в другом отделении сберкассы стали случаться крупные грабежи со взломом. И никаких следов.
Коллеги из ОБХСС беспокоили начальство вневедомственников, но то лишь обещало усилить бдительность своих стражей социалистической собственности. Наконец грабитель засветился на автоматических фотокамерах в Госбанке республики.
Но на фотографиях он красовался в черных очках, усах и окладистой бороде. Голову прикрывала скромная черная беретка. Со временем составили и фоторобот по описаниям свидетелей.
Как-то на совещании раздали карточки с фотороботом предполагаемого медвежатника.
— Ну вылитый наш Казбек, — усмехнулся Алексеев. Офицеры громко рассмеялись, а Казбек Агланов громче всех…
Этот следственный казус давно стал хрестоматийным — на бандита вышли чисто случайно. Подполковник Талибов забыл ключи от служебной машины в кабинете Агланова.
— Возьми у меня на столе, — бросил ему на ходу Казбек и вышел по какой-то надобности из кабинета.
Талибов пошарил на столе — и надо же ему было заглянуть в дерматиновую папку Агланова! — там лежали черные очки, накладные усы, борода и та самая черная беретка…
Судебный процесс прошел, разумеется, под сурдинку. Несмотря на папу в Министерстве юстиции в Москве, Агланов получил-таки свои десять лет.
Через полгода Талибов по-дружески предупредил Алексеева:
— Смотри, Саша, придурку Казбеку взбрело в голову, что это ты сдал его следователям.
Алексеев сначала только рассмеялся, но потом, когда его «случайно подрезали» в темном переулке какие-то бандюги, призадумался в госпитале. Жена забрала ребенка и укатила на Украину. Оттуда в каждом письме звала к своим родным.
Но Алексеев не был бы гонористым Сашей Ленским, если бы внял этим предупреждениям. То была его самая яркая и непростительная блажь. Уже сам Талибов уговорил начальство вневедомственной охраны сделать Алексееву перевод в Армавир, но Алексеев и тут уперся.
Когда же почти весь город пришел на похороны родителей Алексеева, зарезанных в собственном доме с невероятной жестокостью, ребята из милиции говорили ему уже в открытую: «Дурак, у них тут если мужчина не сидел в тюрьме, он — не мужчина! Они все кровным родством повязаны!..»
Как в воду глядели ребята. Вскоре в отношении Алексеева начальство сфабриковало какое-то пустячное дело, и его посадили в следственный изолятор.
Незнакомый следователь, тоже, кстати, чеченец, как-то шепнул ему на допросе:
— Сашька, нэужэли ти вэришь, что тэбя пасадилы рады твоей бэзапаснасты?.. Оны хатят тэбя завтра кынут в камэру к угаловныкам… Бэги, Сашька, пака нэ поздно, бэги, дарагой!
И, сунув ему в карман деньги, вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой.
Денег тех хватило на то, чтобы кружным путем через Ростов добраться до Сочи. Там в пригороде, в Дагомысе, разыскал он собственный дом афганского товарища Сергея Гриднева.
У него тогда квартировали морячки-каботажники из Тирасполя. Их лайба с грузом сухумских мандаринов шла мимо роскошного города Сочи. Морячки не выдержали манящей лихой музыки с берега и решили оттянуться недельку, найдя подходящую квартиру, чтоб в гостиницу не соваться.
Потом у Саши Ленского было горящее Приднестровье, а затем, когда там поутихло и похоронили всех убиенных, уже такой знакомый маршрут по Дунаю к сербским берегам. А на тех берегах еще четыре года огня, смерти, кровавых соплей и окопных вшей…
ГЛАВА 5
— Ро-ди-на… у-ро-ди-на… у-ро-ди-на… Ро-ди-на… — дробно выстукивали колеса летящего в метельную мглу поезда.
— Родина-уродина! — вслух пробормотал вслед за колесами привалившийся к двери тамбура Скиф.
В тамбур ввалились два милиционера в полушубках:
— Документики, граждане?.. Куда путь держим?..
Побледневший поп поманил их двадцатидолларовой купюрой в проход между вагонами и о чем-то зашушукался там с ними.
Через пару минут милиционеры, пряча блудливые глаза, снова появились в тамбуре и сообщили:
— Через полчаса, граждане, в Конотопе можно горячей бульбы у бабок купить, горилки и огурчиков соленых.
В Конотопе по их совету все же вышли на перрон и направились было к закутанным по глаза в пуховые платки бабкам с ведрами, но вовремя заметили, что какие-то трое тоже вышли из соседнего вагона, что-то обсудили промеж собой и направились к ним.
— Синие! — сразу определил их Скиф по сверляще-цепким, оценивающим взглядам. — И у этих под колпаком, войнички православные!.. Черт, чтоб их!..
От знакомства с синими избавили цыгане. Облепили их, как репьи, с гадальными картами, гамом и со скабрезными шутками-прибаутками. Через их головы один синий — скуластый, как башкир, знак Скифу подал: дело, мол, есть…
