— Что твои головорезы собираются сделать с моим мужем?
— Хотят узнать, кто ему дал адрес моей конспиративной московской берлоги.
— Я отвечу — Тото Походин.
— Цыпленок этот ошпаренный? А у него он откуда?
— Его отец — генерал с Лубянки.
— Ты, наверное, ногой дверь к нему открываешь. Скажи, зачем этот Походин пасет меня?
— Если бы знала, сказала… Скажи сам мне честно: ты собираешься нас грабить? Будешь жить разбоем и рэкетом, как все отмороженные афганцы?
— Не угадала, — усмехнулся Скиф. — Я как раз хочу тебя попросить об одолжении. Мы хотим заниматься частным извозом по ночам. Помоги нам.
— Что просишь?
— Одолжи на месяц сотовый телефон и престижную машину.
У Ольги от удивления брови поползли вверх. Она открыла сумочку и протянула ключи:
— «Мерседес» тебя устроит? Телефон вон на тумбочке. И всего-то?
— Для меня да, а для России — пусть Мучник продаст детский сад Нидковского казачьей станице.
— За сколько хотят?
— За пару лучистых улыбок есаула Лопы, Оля. Прошу не у тебя, а у твоего благоверного. Пусть расплатится за Засечного.
— На меня не раз бывали покушения, но я не требую расплаты. Это не по-христиански. К тому же у Серафима денег своих нет. Все депозиты записаны на меня.
— Ты меня, Оля, христианскими добродетелями не стращай. Моя душа пропащая, меня черт в церковь не пускает, так один поп сказал. А православному казачьему воинству сделаешь в детском саду за неделю евроремонт, как у вас теперь выражаются. Отопление, вода и электричество должны там быть уже завтра. Вот и будет по-христиански.
— А ты моего Серафима от этого вурдалака Ворона обережешь?
— Можешь не сомневаться. — Скиф устало опустился на широкую постель и прилег, заложив руки за голову. — Твоего гомика пальцем никто не тронет.
— Зачем ты распространяешь эти отвратительные сплетни про Серафима?
— Это не сплетни…
— Не верю!..
— А зачем тебя тогда пригласили арбитром в эту передачу про голубых мужей?
— Думаешь, это сделали с умыслом?
— «Или» — как говорят в Одессе. Но у вас тут все сейчас по-новому… Женщины теперь не стесняются… экзотических мужчин. Может, это и хорошо. Не знаю. Я лично их не осуждаю. Ведь у каждого свой вкус.
— Ну и шкура эта Мамонтова! — зло вскинулась Ольга на директора той самой передачи. — На всю страну меня ославила!
Скиф поднялся с постели, завидев в ее глазах слезы.
— Прости, Оля. Не бери в голову. Я не хотел тебя обидеть.
— Подожди, Скиф, не уходи. Он остановился у двери.
— Частушку слышал? «Подружка моя, обходи военных, ведь они любимых девок превращают в пленных». — Ольга устало опустилась на кровать и вытерла слезы. — Но не в этом дело. У меня была жизнь: работа, бизнес, семья, дочь. Потом как снег на голову сваливаешься ты…
— Мне ли на что-то претендовать, Оля?
— Сначала взрывают мою машину, потом меня, как слепую дуру, подставляют с передачей. Какой-то старый уголовник, твой друг, доводит моего мужа, уважаемого человека, до сердечного приступа… Наконец, в мой дом врывается банда ряженых казаков, от которых разит навозом, и виновник моих страданий — мой бывший муж — диктует мне свои условия.
— Оля, к взрыву в машине я не имею отношения, передачи тоже не я планирую. А если бы не эти ряженые казаки, лежать бы мне сейчас в мешке из-под цемента на дне Москвы-реки — врубись! — по заказу твоего мужа, уважаемого человека, за десять тысяч баксов…
— Сима — жмот!.. Я за твою жизнь дала бы гораздо больше… Господи, зачем ты явился ко мне!..
— А к кому еще в Москве мне оставалось явиться? Кроме тебя и… Ники, у меня никого не осталось.
Ольга опустила в размазанной туши глаза и ошеломленно прошептала:
— Господи, он все еще любит меня?..
— Прости за прошлое, если можешь, — сказал Скиф, подойдя к ней. — Обещаю тебя ничем не беспокоить. Ты меня больше не увидишь. Телефон и машину я верну через месяц.
Он осторожно нагнулся, поцеловал Ольгу в пушистый завиток за ухом и тихо вышел.
После его ухода Ольга нажала кнопку «ленивца» — на стене, напротив кровати, на экране небольшого японского телевизора появилась картинка происходящего в гостиной ее дома. Спальня наполнилась грубыми мужскими голосами…
…Разбойного вида мужик с ужасным шрамом через всю щеку втащил в гостиную упирающегося Серафима, в сломанном пенсне, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Сима рвался назад в дверь, но мужик бесцеремонно толкнул его в кресло.
— Сидеть и не гундосить! — злобно рявкнул он.
Следом в гостиную вбежал домашний врач их семьи и бросился проверять пульс у громко стонущего Серафима. После этого мужик со шрамом подтащил к креслу упирающегося Нидковского и громко спросил:
— Пан Нидковский, три наши жизни оценил в десять тысяч баксов этот мешок с говном?
— Я не смею, господа! — залепетал Нидковский. — Я больной и старый… Избавьте меня, господа… Избавьте!..
— Избавить? — схватил его за грудки Засечный. — Выходит, ты сам, ваше сиятельство, и исполнитель и заказчик?
— Что вы, что вы?! — отшатнулся Нидковский. — То есть, конечно, за вас обещал заплатить Серафим Ерофеевич десять тысяч в конвертируемой валюте… Мне угрожали, и я не посмел отказать уважаемому деятелю… Я старый и больной… Простите меня, Серафим Ерофеевич! — пролепетал он и бросился на колени перед Симой.
Тот оттолкнул ногой его с такой силой, что он отлетел к двери, под ноги входящему в гостиную Скифу.
— Держи себя в руках, Семен! — успел тот схватить за рукав рванувшегося к Симе кипящего яростью Засечного.
— Скиф, если б не твоя баба тут жила, я б этому пидору гнойному глаз на жопу натянул! — вырвал руку Засечный.
Ольга нажала кнопку «ленивца», и спрятанная в гостиной, в гуще синтетических цветов, телекамера укрупнила лица Скифа и Засечного.
— Осторожнее на поворотах с бабой! — крутанул желваки по скулам Скиф. — У меня, поручик Сечна, счеты с ним покруче твоих, а, как видишь, терплю.
— Ты представляешь, командир, я ему полчаса доходчиво объясняю, на пальцах, что кровь людская не водица, а он мне баксы сует и трясется, как квашня. Не сдержался, два раза под ребро ему сунул, а он, блин, визжит и все про баксы…
— Про что он тебе еще может?..
— Тьфу-у-у! — злобно скривился Засечный. — И родит же земля…
— Кстати, где охрана Косоротой?
— Хряка с Бабахлой и еще каких-то отморозков Лопа с казаками в подвале заперли.
