– А откуда вам все это известно, Жан Силович, раз с заявлениями никто не обращается?
– Проработаешь тут с мое – тоже будешь все знать. Я к одному человеку сунулся, к другому, пишите заявление, а они мне: «Ты что, Силыч, ничего такого у нас не было». Но я-то знаю, что было!.. И главное, говорят: «Силыч, только ребенка не трогай».
– А фактор насилия?
– Да в том-то и дело, что нет никакого насилия! Появляется откуда-то симпатичный парень или девка, знакомится, соответственно, с женихом или невестой. Выпили, поплясали, покувыркались где-то перед фотокамерой… И – ждите письма папе.
– А деньги как передаются?
– Тоже хитро. Перевести на счет в Узбекистане. В Ташкенте. Что, из-за этого в Ташкент отправляться? Опять же сумма, понимаешь, не та… Да и не найдешь там никаких концов, наверняка все продумано. В общем, работает человек неглупый. Подход, можно сказать, научный.
Гонсо невольно почесал в затылке.
– Тут или детей раскручивать…
– Отпадают дети, Гаврилыч. Во-первых, официально мы не можем с ними работать ввиду отсутствия обращений. Во-вторых, родители не дадут. В-третьих, дети не захотят. Они-то вообще не чувствуют себя ни в чем виноватыми – подумаешь, оттянулся с классной телкой! И обиженными себя тоже не чувствуют – им такое приключение только в радость. Говорю тебе, все продумано от и до!
– А если этих поискать, соблазнителей?
– Тоже не срабатывает. Они появляются и исчезают. Никто их не знает.
– Гастролеры?
– Похоже. Причем высокого уровня. Говорю тебе – никакого насилия. Чуть ли не любовь с нашими местными богатыми дурами и дураками заводят!
Причем ребята все приличные, образованные! Студенты, интеллигенты…
«Но однажды на танцах не шумливый, но быстрый, к ней прилично одетый паренек подошел. Благородный красавец из преступного мира, поклонился он Нине и на танец увел!» – вдруг вспомнилась Гонсо жгучая блатная песня. Прямо все как там!
Но вслух он сказал совсем другое:
– Прямо нечистая сила какая-то получается!
– Ладно-ладно, не будем преувеличивать, – притормозил его Туз. – Я, могу тебе честно сказать: вот о чем сразу подумал, когда про все эти дела узнал. Не адвоката ли нашего Шкиля тут лапа? Доказательств у меня, сразу говорю, никаких пока нет, но… Уж больно все хитро запущено! Уж слишком психологически точно рассчитано! Нашим местным бандитам такое и не снилось. И потом гастролеры эти… Кто их из наших здешних заказать может? Где они их возьмут?
Туз побарабанил пальцами по столу, почесал за ухом.
– Я тебе к чему это рассказал? Чтобы ты имел в виду! Есть такой сюжет в нашей жизни. Ты его в голове держи, вдруг где-то что-то и выскочит. Случай в нашем деле – штука великая. Но ты пока давай с панагиаром крути дальше. С архиереем шутить не надо!
Глава 6. По заветам ученой сучки
Установлено, что гражданин, отмечавший свой юбилей, кончил жизнь самоубийством без признаков насилия, т. е. повесился правильно.
Из постановления об отказе в возбуждении уголовного дела
Артур Сигизмундович, как всегда, с удовольствием оглядел свой кабинет. Офис настоящего адвоката, как и здание банка, должен сразу внушать клиентам почтение. И потому Артур Сигизмундович позаботился не только о дорогой, солидной мебели. По указаниям специально приглашенного дизайнера он везде, где можно, расставил домашние растения от фикуса Бенджамина до бонсая и украсил стены кабинета портретами знаменитых российских адвокатов в тяжелых старинных рамах. Исходящая от них солидность и значительность словно покрывала и его самого неким таинственным и внушающим уважение и почтение ореолом. Сегодня дерзновенно-наступательный Шкиль решал, с чего начать кампанию по дискредитации своего, как выяснилось, конкурента в битве за сердце Василисы Туз. Готовых для этого дел под рукой и на памяти не было, и потому неутомимый адвокат листал какие-то прошения и письма, попавшие к нему, в ожидании озарения. Но озарение не спешило. Артур Сигизмундович отложил бумаги в сторону и вызвал своего помощника Блудакова.
Мотя Блудаков вошел и растекся своим обильным телом по креслу. Это был тот еще фрукт. На вид ему было за тридцать, а на самом деле всего двадцать пять лет. За нос, похожий на клюв, торчавший между массивными, как у бульдога, щеками, и крохотный, как куриная гузка, ротик Шкиль про себя называл его совой. Назвать Блудакова филином не поворачивался язык, ибо во всем его облике было что-то неоспоримо бабье. И вообще Шкиль про себя был уверен, что Мотя – тайный извращенец, и никто не убедил бы его в обратном. Больше того, не было порока, который в его глазах не монтировался с Мотей. Он годился на все. На самом деле родители при рождении дали ему звучное и удалое имя Мстислав. Но оно настолько не подходило ему, что как звали его в самом раннем детстве Мотей, так и продолжали звать всю последующую жизнь. Шкиль был убежден, что времена, когда Мотю все-таки переименуют обратно во Мстислава, не наступят никогда.
Но кроме отталкивающей внешности, противного голоса и гнусного отношения к человечеству в целом Мотя Блудаков был наделен быстрым умом и вполне профессиональной хваткой. Правда, абсолютный цинизм и неприкрытое самодовольство делали его ум однообразным и негибким. Он вообще никогда не принимал во внимание соображения приличия, ему были непонятны слова «долг» и «честь», а это порой ограничивало фантазию и адекватность реакции, считал Шкиль. Он и сам ставил долг и честь не слишком высоко, но понимал, что раз они существуют, то и их следует принимать во внимание для пользы дела.
Был Мотя отпрыском одного известного в Лихоманске семейства, в предках которого благополучно водились как дореволюционные купцы, так и советские красные директора. Как сам Мотя говорил, им, Блудаковым, вообще все равно, какая власть на дворе. Их это не колышет. Ибо при любой власти они, Блудаковы, живут хорошо, потому что всегда на стороне сильного. А уж какие идейные ценности проповедовать, им и вовсе безразлично. Главное, чтобы было в струю. А законы жизни всегда одинаковы – или ты имеешь, или тебя имеют. Вот и вся наука. Остальное – антураж. Или понты. Кому что по вкусу.
Своим наметанным глазом Артур Сигизмундович явно видел в Моте следы вырождения. Да, семейство Блудаковых во все времена держалось на поверхности, но все-таки жизненная энергия понемногу истощалась в нем, и Мотя Блудаков, судя по всему, был уже бесплодной ветвью. Цинизм и распущенность, не знавшие предела, иссушили его. Он разлагал все, к чему прикасался, а то, что не разлагалось, было выше Мотиного понимания. И потому, несмотря на несомненный ум, возможности его, видел Шкиль, были ограниченны.
И все-таки Артур Сигизмундович взял его в свою фирму, хотя кучковавшиеся вокруг демократы ему на это сильно пеняли. Хорошие отношения с семейством Блудаковых были важнее.
Случилось это так. Мотя учился в Москве, в каком-то новоучрежденном в бурные времена перестройки университете, естественно, на экономическом факультете, поближе к деньгам, но оказался замешан в одной грязной истории и был вынужден вернуться в Лихоманск. Армия ему не грозила, он давно уже был обладателем белого билета, и семейство начало пристраивать «ребенка» на непыльную работенку. Но тут Мотя проявил неожиданную самостоятельность. Оказывается, общение с правоохранительными органами во время скандала в столице произвело на него такое впечатление, что он решил во избежание будущих осложнений стать адвокатом. Таков был его способ мыслить: не исключить всякую возможность попадания в грязные ситуации, а приобрести необходимую сноровку и знания, чтобы выпутываться из них без особых осложнений. Поэтому Мотя решил пристроиться для начала в адвокатскую фирму, чтобы набраться кое-какого опыта, а потом поступить заочно на юридический факультет. Конечно, с его взглядами на жизнь другого выхода у него не было. Ну и, естественно, он пришел к Шкилю – самому продвинутому и успешному адвокату в городе.
