– И каким же это советом? Обратиться прямо в ООН? Потому что из нашего суда его отправят прямо в психушку.
– Ему надо внушить, что помочь ему может только один человек…
– А зовут этого человека?
– Мотя, кто у нас самый порядочный человек в прокуратуре?
– Атаман, вы же знаете мое отношение к прокуратуре. Они там для меня все на одно лицо.
– Господи, Мотя, где ты набрался этого тлетворного цинизма? Так же трудно жить!
– Докладываю, атаман, набрался в столице нашей родины Москве.
– Забудь о Москве! В нашей прокуратуре, как это для тебя ни прискорбно, еще водятся и святые бессребреники, и герои-романтики…
– Ах да, атаман, как я мог забыть! Например, мой лучший друг, практикующий херувим Герард Гаврилович Гонсо!
– Молодец, Мотя! А то я уже думал, что ты безнадежен. Надо вбить старому пердуну Кресало в башку, что только Гонсо может вернуть его кровные деньги…
– Ну да, на десять теплых ботинков…
– Мотя, надо, чтобы завтра он с утра дежурил у прокуратуры и отловил Гонсо еще тепленького.
– Ну, атаман, вы садист! Мне херувима даже жалко стало.
– Может, мне тогда другого помощника поискать? Если ты такой слабонервный, займись другим бизнесом.
– Атаман, это была минутная слабость! Затмение! Больше не повторится! Готов к немедленному кровопусканию, истязанию стариков и младенцев, а также к растлению малолетних!
– Ладно-ладно, уймись, а то раскатал сразу губу! Размечтался!
Глава 10. Любовь на чердаке
У этой девушки была нахальная грудь и самые модные глаза.
Из объяснения задержанного
– Десять теплых ботинков и шапка в придачу!.. Это же представить невозможно, гражданин прокурор! На вас последняя надежда! Герард Гаврилович с тоской смотрел на желтый череп посетителя, почему-то покрытый синяками и свежими царапинами, смазанными йодом. Все его мысли были заняты преступником со сточенными клыками, который должен был через несколько дней появиться у зубного врача, а тут какой-то облезлый старикан, бормочущий про теплые ботинки, с мыслей сбивает! – Хорошо-хорошо, гражданин Кресало, – вздохнув, сказал он. – Давайте попробуем еще раз разобраться, что же с вами конкретно произошло… Итак, вы утверждаете, что лейтенант милиции Шламбаум, то есть, простите, Кардупа, потребовал от вас взятку за прекращение дела, возбужденного по факту совместной драки, в которой вы нанесли увечья пенсионеру Гвоздюку…
– Нет, не так все было.
– А как?
– Этот Гвоздюк хоть и пенсионер, а бугай еще тот! Такой изувечит и не заметит. А драка случилась оттого, что мы проверяли самогон на вкус и крепость.
– Самогон-то вам зачем? – укоризненно спросил Гонсо. – Водки вон теперь в магазинах – залейся. В любое время дня и ночи.
– Конечно, с водкой теперь не то что при коммунистах, – согласился Кресало. – Но самогон-то вкуснее, гражданин следователь! И безопаснее! Самопал осетинский хлебать – себя не жалеть!
Кресало наставительно поднял указательный палец вверх и укоризненно посмотрел на Гонсо – мол, не ожидал от вас, дорогой товарищ, такой глупости и незнания окружающей обстановки.
– И потом сам процесс! Пока агрегат наладишь, огонь разведешь, душа само собой томиться начинает, поскуливает так по-собачьи… А как первые капли из змеевика закапают, так она уже горит! И после первого стаканчика – петь хочется!
– Петь! Ну и пели бы! А вы мордобой устроили!
– Ну, погорячились, поспорили маленько, он первый на меня полез…
– Ну, понятно. Чего не поделили-то, товарищи бойцы?
Кресало вздохнул, покрутил раненой башкой и нехотя сознался:
– Бабу.
– Чего? – опешил Гонсо.
– Бабу.
– Ну, пенсионеры, вы даете! И кто она? Тоже пенсионерка союзного значения? Или на молоденькую потянуло?
– Была молоденькая… Когда-то…
– Кресало, вы можете по-человечески объяснить?
– Да я объясняю! Мы с Гвоздюком, когда молодые были, за одной девкой ухлестывали. Девка была, гражданин следователь, самый сок! Что вдоль, что поперек…
Тут глаза Кресало, как показалось Гонсо, даже затуманились.
– Но и вертихвостка, блин, была та еще. Она не только нам, а еще десятку парней головы морочила. Ну, вот Гвоздюк, когда мы уже самогону-то напробовались, и говорит: «А Верка меня все равно больше любила!» И так ему от этого хорошо стало… Аж весь замаслился, как блин! Ага, я ему говорю, любила она тебя, особенно когда мы с ней на ноябрьские на чердаке вдвоем пристроились! Уж так, говорю, любила, прямо по-всякому… Ну, тут он озверел и на меня с кулачищами… А я вижу, деваться некуда, он-то всю жизнь сильнее меня был, ну и успокоил его – тубареткой по башке.
– Табуреткой, – автоматически поправил его Гонсо, на которого рассказ старого зануды произвел сильное впечатление.
– Так я и говорю – тубареткой, – согласился Кресало.
– Ну и что с ней стало? – спросил заинтригованный Гонсо.
– С Веркой, что ли? А что с ней, вертихвосткой, могло стать? Выскочила замуж за ветеринара приезжего, ну и спились они оба – у того же спирту дармового было сколько угодно. Померла она давно, Верка… Вертихвостка чертова!
Герард Гаврилович с изумлением и невольным уважением смотрел на старого зануду, которого, как ему показалось сначала, уже ничего не интересовало в жизни, кроме теплых ботинков. А оказалось, что в нем бушуют страсти по женщине, которой давно уже нет на свете, и он готов драться за нее, как будто она все еще жива и от этого что-то зависит в его догорающей жизни.
– Что же вас в милицию понесло? Ведь вы уже сколько лет с Гвоздюком знакомы?
– Да лет пятьдесят, если не больше! А в милицию он из-за Верки пошел. Если бы мы, как обычно, из-за Ельцина или Сталина подрались, так он бы ни за что жаловаться не стал. А Верку, видишь, простить мне не может… Я вот думаю, может, он и не знал до сих пор, что мы с ней тогда на ноябрьские на чердаке? Со сколькими она путалась, но ему, понимаешь, главное было, чтобы не со мной… Да только было, друг ситный, давала она мне! И ничего тут уже не изменишь! – с нескрываемым торжеством заключил Кресало.
Еще какое-то время поудивлявшись силе старческого задора, Гонсо наконец вернулся к исполнению служебных обязанностей:
– Так что было потом? Лейтенант Кардупа вам предложил заплатить за прекращение дела?
– Да нет, я к нему сам пошел, в тюрьму-то неохота… Добрые люди научили.
– Да уж, добрее не бывает.
– Говорю, так, мол, так, сколько могу – готов заплатить. А он говорит: «Козлы вы старые с Гвоздюком! Песок уже сыпется, а все хорохоритесь! – Потом говорит: – Ладно, сделаю. Хотя Гвоздюк про тебя слышать ничего не хочет! Засужу, орет, падлу! Будет у меня всю жизнь на нарах париться!.. Что ты ему сделал-то, что он про тебя слышать не может?» Ну, я про Верку ничего говорить ему не стал. Поднимет, думаю, на смех!
