Взяв Еву за руку, быстрым шагом я повлек ее к нашей машине.
Я твердо решил трахнуть ее прямо сейчас на заднем сидении. Машина находилась на
неосвещенной стоянке довольно далеко от дороги. Я открыл заднюю дверцу и
впихнул в салон покорную Еву. Захлопнув за собой дверь, я спешно высвободил из
лифчика ее груди и яростно покусал их. Затем устремился под платье, где и на
этот раз все было открыто и свободно для доступа. Я не собирался более
выжидать, опасаясь новой ошибки. Быстро расстегнув брюки, я навалился на
партнершу… и буквально разрыдался. Едва я извлек «его» на свет, как он
безнадежно сник в последнем конвульсивном толчке.
– Невероятно! Слушай, ты начинаешь меня пугать… После всего,
что было! Так все обошлось или нет?
– Слушай дальше… Как ты сам понимаешь, я был раздавлен…
безусловный провал. Ева, как умела, утешала меня, но ничто могло меня
воодушевить. Я не знал, что делать. Вернувшись домой, я налил себе двойной
скотч, потом еще один, и отправился спать. В понедельник утром, не почувствовав
никаких изменений, я расстался с моей нежной подругой. Я был жалок. На работе,
в 13 часов, моя секретарша сообщила мне, что меня хочет видеть мадам Лемье.
Мадам Лемье? Я не был знаком ни с какой Мадам Лемье. Я попросил секретаршу
проводить ее в мой кабинет. Я с трудом узнал ее… Хотя она часто так одевалась:
зауженный в талии костюм, атласная блузка, высокие каблуки, шелковые чулки. Но
сейчас ее лицо скрывалось под большой шляпой с вуалью. Казалось, что она сошла
со страниц «Пари Матч» или какого-нибудь другого модного журнала. Когда
секретарша вышла, Ева плотно затворила за ней дверь. В ответ на мое изумление
она призналась, что оказалась поблизости и решила меня проведать. Она положила
ногу на ногу, так что юбка поднялась, обнажив кружевную кромку чулка. Я был
заворожен зрелищем ножки, словно во вторую кожу, затянутой в шелк. На Еве также
был пояс для чулок с подвязками того же цвета, и она забавлялась тем, что
поочередно оттягивала и отпускала резинки. Положив ногу на мой стол и опершись
на него каблуком, она представила мне доказательства того, что окончательно
утвердилась в привычке не носить под одеждой трусиков. Я судорожно сглотнул,
догадываясь, к чему она клонит. Она взяла валявшуюся у меня на столе авторучку
и стала забавляться, просовывая ее под ажурную кромку чулок, показывая мне, как
легко будет их снять. Затем авторучка в ее пальцах стала выписывать затейливые
фигуры в коротко подстриженных лобковых волосах, то обводя по контуру набухшие
губы, то осторожно проникая внутрь, чтобы через мгновение появиться влажно
блестящей. С нарочитой рассеянностью она облизала кончик авторучки, который за
секунду до этого был в ней, и спросила меня, удалась ли ей эта попытка
соблазнения. Я взглянул на свои брюки, с удовлетворением отметил появление
маленького бугорка на причинном месте и лукаво улыбнулся ей. Она улыбнулась мне
в ответ и, раньше чем я смог ей помешать, забралась на мой рабочий стол и
задрала на себе юбку. Встав на четвереньки и опершись на стол руками и
коленями, она приблизила свое восхитительное сокровище к моему лицу. Продолжая
сеанс эксгибиционизма, я схватил со стола все ту же авторучку, и медленно и
нежно ввел в нее. Ее устье находилось на уровне моих глаз, что позволяло мне во
всех деталях видеть его складочки и то, как погружаемый мной предмет приближает
ее к наслаждению. Я осмелел и ускорил движения. Ева застонала, и ее рука
двинулась навстречу моему орудию страсти, направляя его к жаждущей наслаждения
чувствительной точке. Я наблюдал ее сладкие муки, завороженный этим простым
движением, которое совершал. Я был буквально загипнотизирован зрелищем и не
сразу заметил свою теперь уже абсолютно полную эрекцию. Когда ее уже нельзя
было игнорировать, я заставил Еву спуститься со стола. Повернув ее спиной к
себе, я заставил ее лечь животом на стол и с вожделением завладел ее ягодицами.
Я терся о ее божественное тело, готовясь к победоносному вторжению.
– Прямо на столе!
– Прямо на столе… В моем кабинете нет окон и полная
звукоизоляция. Я целовал ее шею, плечи, расстегнул блузку, освобождая ее груди,
сжимая пальцами соски. Я чувствовал такое облегчение! На этот раз у меня
получалось! Если придется заниматься любовью только в рабочем кабинете, ну что
же, я был готов и на это!
Эта мысль, однако, имела фатальное последствие, и мой член
тут же принял свой, отныне ставший для него обычным, увядший вид. Ева резко
поднялась, быстро оправила на себе одежду, открыла дверь кабинета и сухо
бросив: «Спасибо и на том, господин Буавер!» – поспешно вышла, оставив дверь
нараспашку и меня со спущенными до колен брюками.
– Тебя кто-нибудь видел?
– Не думаю. Но полагаю, что это уже ничего не добавило бы к
моему унижению… Я был уничтожен! Тем не менее, Ева возобновляла попытки в
течение еще более трех месяцев. Это ни к чему не приводило, но я всегда буду ей
за это благодарен. Она испробовала все: разнообразную возбуждающую одежду,
эротические аксессуары, порнофильмы один круче другого. Наконец она сдалась.
Она стала отдаляться от меня, пока оба мы не признали окончательно, что
последствия необратимы и никакого улучшения не наблюдается.
В конце концов с грустью и сожалением мы расстались. Я не
имел никакого морального права просить ее потерпеть еще и помочь мне. То, что
со мной произошло, казалось непоправимым. Она обвинила меня в трусости,
поскольку я отказывался обратиться к врачу. Но я не считал себя больным! Ведь
перед тем как перейти к действию, у меня все прекрасно вставало! А дальше –
стыдно вспомнить! В момент возбуждения я испытывал блаженное подрагивание,
набухание члена, но сразу вслед за этим давление падало и все шло насмарку.
Исключено, чтобы я рассказал об этом врачу! Речь шла о моей мужской силе! И
если я не мог более удовлетворять мою подругу, как это было до недавнего
времени, ну что же, стало быть, такова судьба. Мне предстояло самому как-то
избавиться от этого недуга.
День ото дня я становился все мрачнее, друзья попытались
успокоить меня. Они признались, что были не совсем точны, говоря о «почти
каждом дне» или «четырех или пяти разах в неделю». Сильвен даже доверился мне,
сказав, что «когда у него в голове только работа и дети, такая пассивность в
общем обычна… Но хоть изредка у него еще встает!» После этого я решил больше ни
с кем об этом не говорить. В дальнейшем я стал буквально загибаться. Один
скотч, который я позволял себе раньше после особенно напряженного дня, превратился
в пять или шесть за вечер. Иногда я пил даже в обеденный перерыв. Я плохо спал,
пытаясь понять, что же произошло и за что я так «наказан».
– Я тебя понимаю… На твоем месте многие скатились бы еще
ниже!
– Еще чуть-чуть и, думаю, я бы пропал. На двести пятьдесят
третий день я принял решение больше об этом не думать. Как человек, которому
ампутировали ногу, в какой-то момент должен заставить себя не думать о ней. Я
ненавидел свой член всей душой. Я больше не разговаривал с ним и не смотрел на
него. Я был обижен на него, как ребенок. Так продолжалось два дня. На третий,
чувствуя себя все хуже, я дошел до того, что позвонил Еве, чтобы попросить ее
меня утешить. Вначале она отнеслась к моей просьбе довольно холодно. Но я
уверил ее, что действительно нуждаюсь в ней и употребил все свое обаяние, чтобы
убедить ее. Проблема моя по-прежнему не решена, заметил я, но мне необходимо,
чтобы меня выслушали и отнеслись по-дружески. Перед такой обезоруживающей
искренностью она сдалась.
