Дронго играл спокойно, ставя минимально возможные суммы и
внимательно наблюдая за игравшими. Пока ничего необычного он не заметил. Если
бы в зале появился Савельев или Семенов, он бы наверняка их узнал: Потапчук
очень тщательно описывал внешность обоих, как способен описать сотрудник КГБ,
специально тренирующий свою наблюдательность.
Маир сидел за столиком, где играли в рулетку. Ему уже выдали
специальную лопаточку, позволявшую делать ставки на удаленные цифры, которые он
не доставал рукой.
Дронго получил короля и обернулся в сторону открывающейся
двери. Там показался белый смокинг. У крупье выпал валет. Дронго поднял
указательный палец правой руки, требуя карту, и получил тройку. В это время в
зале появилось сразу несколько человек. Автоматически Дронго еще раз попросил
карту. И снова выпала тройка. В зал вошел Игнат Савельев. Дронго узнал его
сразу, как только увидел это характерное запоминающееся лицо.
И машинально опять попросил карту.
— Еще? — удивленно переспросил крупье.
Дронго посмотрел на лежавшие перед ним карты. И только
теперь заметил, что у него шестнадцать очков, Игнат Савельев прошел к другому
столу и, оглянувшись вокруг, сел. Пока рядом с Савельевым никого не было. Он
действительно походил на иезуита. Невысокого роста, заметно плешивый, с
жесткими четкими чертами лица и упрямыми тонкими губами.
— Карту, — кивнул Дронго, поставив еще жетон и попросив не
открывать следующей карты.
Все удивленно смотрели на него. Но в казино не принято
обсуждать действия других игроков. Савельев разменял деньги и получил свои
жетоны.
Крупье стал раздавать карты и в самом конце открыл свою
следующую карту. У него выпал король. Теперь все взгляды обратились на Дронго.
Крупье улыбнулся. У него набралось двадцать очков против шестнадцати и закрытой
карты у странного игрока, решившего рискнуть. Он улыбнулся еще шире и открыл
карту. Там лежала пятерка. У Дронго получилось ровно двадцать одно очко.
— Вам всегда везет, мсье, — сказал крупье, перестав
улыбаться.
Глава 28
Утром девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто
первого года Игната Савельева разбудил возбужденный Семенов. Они знали друг
друга давно и даже работали вместе в Латинской Америке, во время одной из
командировок, несколько лет назад, когда у Советского Союза еще хватало сил и
средств вмешиваться в дела далеких от него латиноамериканских стран.
— Что случилось? — недовольно спросил Савельев, открывая
глаза.
— Послушай, что они говорят, — крикнул Семенов, кивая на
телевизор.
Савельев недовольно поднялся, принялся натягивать брюки. Во
время своей специальной командировки в Литву они оставались на конспиративной
квартире во избежание утечки информации. Лозинский и Потапчук уже сидели на
стульях у «ящика».
Диктор торжественным голосом передавал сообщение о создании
ГКЧП, о предполагаемой болезни Михаила Горбачева, о введении чрезвычайного
положения в стране.
— Слава богу, — сказал Савельев, усаживаясь на свободный
стул, — теперь все будет в порядке.
— Еще неизвестно, чем все это кончится, — на всякий случай
заметил осторожный Лозинский.
— Уже все кончилось, — мрачно улыбнулся Савельев, — теперь
наши списки нужны только для архивов. Вот и все, ребята. Придется готовить
другие списки.
Люди, которые отказывались от сотрудничества с нами. Члены
новых общественных формирований, выступавшие за независимость, вся эта
национальная шушера, которая поднялась со дна. Нам предстоит много работы.
Немного пугала эта торжественно-мрачная манера диктора,
тревожили и слова Савельева о готовящихся акциях. Из истории офицеры знали о
том, как начавшийся молох репрессий раскручивался до предела, пожирая и тех,
кто верно ему служил.
— Думаешь, все начнется по новой? — спросил Семенов.
— Обязательно начнется, — подтвердил Савельев.
— Психушки, лагеря, ночные аресты, расстрелы — заново? —
спросил Лозинский.
— Тебе что-то не нравится в нашей работе? — повернулся к
нему Савельев.
— Нравится. Наша работа нравится. Только мне совсем не по
душе, если повторится все сначала. — Все смотрели на Лозинского. — Просто мне
кажется, — выговорил тот, с усилием преодолевая себя, — что возрождать опыт
тридцать седьмого года не совсем правильно. Репрессии к добру не приводили.
Можно действовать более умными методами. Андропов был гораздо умнее, чем Ежов
или Берия.
— Ах, вот ты о чем! — коротко хохотнул Савельев, чувствуя,
что спадает напряжение. — Ты у нас чистеньким остаться хочешь. Тебя вид крови
пугает. А если сегодня не объявили бы о создании ГКЧП, ты представляешь, чем
все это могло кончиться? Страна и так уже на грани разрушения. Мы потеряли
почти всех своих союзников, сдали все свои позиции. Ты хочешь, чтобы и дальше
так продолжалось?
— Не хочу. И ты сам это знаешь. Но если Горбачев болен, то
это переворот, а перевороты никогда к добру не приводили.
— Горбачев мямля и размазня, — презрительно заметил
Савельев, — поэтому его и скинули. Я в этой компании только Ельцина немного
боялся, он мужик рисковый. Но теперь и он ничего не сможет сделать.
Начали показывать заседание Государственного комитета по
чрезвычайному положению. У сидевшего во главе стола вице-президента Янаева
заметно дрожал голос, он путался, нервничал, запинался, срывался, особенно
когда его спрашивали о болезни Михаила Горбачева. Его соседи по столу — большая
и разношерстная компания людей — почти все время молчали, отводя взгляды в
сторону.
— Черт бы их побрал! — нервно произнес Савельев. —
Посмотрите, какие кретины нами руководят. Почему они высыпали все разом?
Послали бы кого-нибудь одного из своих. Или пресс-секретаря. Нужно признаться,
что Пиночет в черных очках смотрелся намного эффектнее, чем Язов со своим
убитым видом. Он, кажется, боится содеянного больше всех остальных. С такой
кислой физиономией не объявляют о том, что взяли власть в свои руки.
Какая-то журналистка, совсем молодая девушка, спросила,
понимают ли они, что фактически совершили государственный переворот. Ей начали
долго и нудно что-то объяснять.
— Слизняки! — разозлился Савельев. — Нужно ответить ей
быстро и прямо, а не разводить сопли.
Следующий вопрос задал известный журналист, полный, тучный
человек, известный своими либеральными взглядами.
— Как вы попали в эту компанию? — спросил он у Стародубцева,
председателя образцового колхоза, Героя Социалистического Труда, известного
хозяйственника.
— Вы посмотрите, какие вопросы им позволяют задавать! —
вставил Семенов. — Как можно разрешать такие вещи!
