— Неужели тебе нравится так жить, Облачко? Даже ты…
— Даже я! Хм? Зачем ты искала меня, Талли?
— Ты — моя мать.
— Не ври, дело вовсе не в этом. — Облачко отвернулась и прокашлялась. — Мне надо выметаться отсюда. Может быть, я могла бы побыть пару дней с тобой? Принять ванну, съесть что-нибудь.
Талли ненавидела себя за тот всплеск эмоций, который последовал за этими словами. Она всю жизнь ждала того момента, когда ее мать захочет отправиться вместе с ней домой, но при этом знала, какой опасной может оказаться эта затея.
— Хорошо, — сказала она.
— Правда? — Изумление на лице Дороти лишний раз говорило о том, как мало обе они доверяли друг другу.
— Правда.
В этот момент Талли совершенно забыла о камере. Она позволила себе поверить в невозможное: что они с Облачком сумеют стать матерью и дочерью, а не останутся чужими людьми.
— Пойдем, Облачко, — сказала Талли. — Давай я помогу тебе добраться до машины.
Талли твердо знала, что не должна верить даже в возможность прочных отношений с матерью, но сама мысль об этом замешивала такой коктейль из надежды и страха, попробовав который она чувствовала, как кружилась голова. Может быть, в конце концов и у нее будет собственная семья?
На камеру было заснято все — и страх, и надежда Талли. Во время долгой дороги домой, пока Облачко спала, приткнувшись в углу фургона, Талли раскрывала душу объективу камеры. Она отвечала на вопросы Джонни с небывалой честностью и прямотой, раскрыв наконец, какую рану наносила ей всю жизнь отчужденность матери.
И Талли добавила к своим откровениям новое слово: «наркозависимость».
Всю жизнь, сколько она знала свою мать, Облачко сидела на наркотиках и алкоголе. Иногда одновременно на том и на другом. Чем больше Талли думала об этом, тем яснее для нее становилось, что именно в этом была главная причина их разобщенности.
Если поместить Дороти в реабилитационный центр и помочь ей пройти до конца программу, может быть, они могли бы все исправить. Эта идея настолько завладела Талли, что она позвонила своему боссу и попросила дать ей время, чтобы быть хорошей дочерью и помочь своей опустившейся матери избавиться от зависимости.
— Ты уверена, что это хорошая идея? — спросил Джонни, когда Талли завершила разговор с шефом.
Они сидели в гостиной шикарного двухэтажного люкса гостиницы «Фэрмонт Олимпик» в Сиэтле. У окна в огромном мягком кресле сидел Толстый Боб и снимал весь их разговор. Камеры и оборудование были расставлены по всему полу, софиты создавали вокруг диванчика пространство, похожее на сцену. Мара сидела, свернувшись клубочком, в соседнем кресле и читала.
— Я нужна ей, — просто сказала Талли, — а кому еще, кроме меня, нужна она?
Джонни пожал плечами и ничего не сказал.
— Ну что ж, — Талли встала и потянулась, — пойду спать.
Толстому Бобу она сказала:
— Делаем перерыв на ночь. Пойди выспись хорошенько, завтра начинаем в восемь.
Боб кивнул, упаковал свое оборудование и направился в свой номер.
— А можно мне остаться у тети Талли в номере? — спросила Мара, приподнявшись в кресле. Книга выскользнула из ее рук на пол.
— Я не против, — сказал Джонни. — Если Талли не возражает.
— Смеешься? Вечеринка с ночевкой с моей любимой крестницей — отличное завершение трудного дня.
После того как Джонни ушел к себе в комнату, Талли поиграла немножко в дочки-матери с Марой: велела девочке почистить зубы, умыться и надеть пижаму.
— Я уже слишком взрослая для пижамы, — с важным видом сообщила ей Мара. Но когда они забрались в постель, девочка свернулась калачиком, как в те времена, когда — всего несколько лет назад — была малышкой. — Это так круто, тетя Талли, — сонно пробормотала она. — Я тоже стану звездой телевидения, когда вырасту.
— Я ни минуты в этом не сомневаюсь.
— Если моя мама разрешит мне. Но она может не разрешить.
— Что ты имеешь в виду?
— Моя мама ничего мне не разрешает.
— Ты ведь знаешь, что твоя мама — моя лучшая подруга, да?
— Да, — неохотно признала девочка.
— А как ты думаешь, почему?
Мара повернулась и внимательно посмотрела на крестную.
— Почему?
— Потому что твоя мама — классная девчонка.
Мара скорчила гримасу.
— Моя мама? И что же в ней такого классного?
Талли покачала головой:
— Мара, твоя мама любит тебя и гордится тобой. Поверь мне, принцесса, это — самое прекрасное, что может быть в мире.
На следующее утро Талли встала рано, пересекла гостиную и направилась к спальне матери. Перед дверью она остановилась, набираясь мужества, и постучала. Когда никто не ответил, Талли тихонько открыла дверь.
Ее мать еще спала.
Улыбнувшись, Талли вышла, закрыв за собой дверь. Затем подошла к двери Джонни и постучала.
Он открыл довольно быстро. На нем был гостиничный халат, волосы были влажными после душа.
— Я думал, мы начинаем в восемь.
— Мы и начнем в восемь. Но сначала мне надо купить для Облачка какую-нибудь приличную одежду, чтобы дать ей с собой в реабилитационный центр. Заодно прихвачу что-нибудь к завтраку. Поедим в номере, ладно? Учти, Мара еще спит.
Джонни нахмурился.
— Ты слишком гонишь события, Талли. Кстати, имей в виду, магазины еще не открылись.
— Ну, я всегда была быстрой, ты же знаешь, Джонни. А для Таллулы Харт все всегда открыто. Это — одно из преимуществ моей известности. У тебя есть ключ от моего номера?
— Да, я за всем прослежу. А ты, смотри, не слишком усердствуй.
Проигнорировав слова Джонни, Талли отправилась на Паблик-Маркет и накупила там круассанов и пончиков с корицей. Облачку не помешает немного поправиться. Потом она зашла в «Ла Дольче» и накупила для матери джинсы, топы, обувь и нижнее белье. А еще — самый теплый жакет, какой только смогла найти. В отель она вернулась к девяти.
— Я пришла! — крикнула Талли, захлопывая за собой дверь своего люкса. — Посмотрите только, сколько всего я накупила.
Она положила холщовые сумки на диван, а пакеты поставила на пол и начала накрывать столик в гостиной к завтраку с пончиками и круассанами.
Толстый Боб появился в номере и снимал все на пленку.
Талли одарила его лучезарной улыбкой:
— Моей маме надо набрать килограмм-другой веса, пончики ей в этом помогут. И еще я принесла почти все виды кофе из «Старбакса». Ведь я даже не знаю, что предпочитает моя мама.
Джонни, мрачный, сидел на диване.
