А еще с нами жил дедушка Платон, вернее, это мы с ним жили, потому что квартира принадлежала ему. Дедушка был совсем старенький, но заслуженный сильно, за ним ухаживала его личная индивидуальная сиделка, хотя он и был не лежачим или немощным, а вполне бодрым, в полном разуме и жизненном тонусе.
Дедушка обитал на своей половине квартиры, в которую имелся отдельный вход со двора, активного участия в быте семьи он не принимал, но едко и точно комментировал все происходящее и маму нашу не то чтобы не любил, но очень четко понимал ее суть, характер и претензии к жизни. Мы с Глорией его обожали, и это чувство было глубоко взаимным. Мы частенько сбегали на его половину от родительских страстей и их вечных компанейских кухонных посиделок с друзьями и отсиживались с дедом в его кабинете или в гостиной. Евгения Борисовна, его неизменная помощница, подкармливала нас вкусностями, а дед Платон рассказывал нам необыкновенные истории и показывал старинные художественные альбомы.
Дед умер, когда мне было семь лет, и мне казалось, что рядом со мной рухнул и исчез целый мир, провалившись в бездонную черноту. И я несколько дней так сильно плакала и никак не могла остановиться, что совсем разболелась, а по ночам мне снилась пропасть, куда рухнул этот мир, и я все звала и звала деда и страшно боялась этих снов. А потом как-то они исчезли сами собой.
И все это – и мама вечно в роли, и папа в работе, и их постоянные разборки и выяснения, и тетя Надя, и вереница меняющихся нянек-домработниц, и друзья родителей, и старенький дедушка Платон – крутилось бесконечно и варилось у нас дома, и мы с сестрой в этом жили и росли.
Зато родителям и их друзьям у нас было весело!
Гости не переводились. Мы жили в центре, в старой квартире, наша часть которой состояла из двух больших комнат и крошечного закуточка, где стояла моя кровать, и просторных кухни, ванной и туалетной комнат.
Но не в метраже дело!
Восьмидесятые годы, ни тебе Интернета, ни тебе иной доступной широкой информации – люди общались! Это классно! Собирались компаниями, обсуждали новые книги, фильмы, театральные постановки, выставки, спорили – здорово!
Кроме одного момента.
Собирались эти компании у тех, кто жил в центре, – удобнее всего, зашел как бы мимоходом, вот «вспомнил» и зашел, чайку попить, поболтать, и метро рядом! Место нашей прописки как раз попадало под эту удобную дислокацию, и гости стали какой-то постоянной величиной у нас в доме, менялось только их количество, так что маме повезло – у нее всегда имелись зрители!
Утром, чтобы нам с Глорией собраться – мне в садик, ей в школу – и позавтракать, приходилось переступать через спящих на разложенных матрацах на полу в кухне. Взрослым, наверное, это было и на самом деле очень здорово, такое общение, между прочим, как правило, с бутылочкой и табачным дымом коромыслом, гитарой и магнитофоном. А вот нам, детям, ничего не понятно было из их обсуждений и громких разговоров, да и неинтересно, и достали они нас до не знаю чего – ни поесть толком, ни в туалет попасть, когда хочется и приспичило, ни позаниматься спокойно.
Глория стала самостоятельной лет в двенадцать, когда переменилась жизнь не только в стране, но и в нашей семье, а я повзрослела годам к тринадцати. И мы справлялись с собственной жизнью и ответственностью за нее. Нет, разумеется, мы не были брошенными и забытыми детьми – нас любили, заботились, как умели, баловали и даже потакали редким капризам. Но помнить и следить за тем, что надо пообедать или поужинать, что нужна новая одежда, или обувь, или тетрадки и учебники, или надо сходить в поликлинику… и за всеми остальными бытовыми делами и вопросами теперь приходилось нам с сестрой самостоятельно.
Жизнь изменилась. Пришли девяностые.
Вот как раз в девяносто втором году, когда Глории было двенадцать, отец ушел жить отдельно.
Нет, не развелся с мамой и не бросил нас, а просто переехал в мастерскую мамы, которой она не пользовалась, но которая ей полагалась как художнику. А позже, где-то через годик, тетя Надя выхлопотала для него вполне приятную однокомнатную квартирку рядом с мастерской. Уж как у нее это получилось, никому не известно, если учесть, что наша-то квартира досталась отцу от деда. Ну, вот получилось. А нам с сестрой по малолетству такие подробности были неинтересны, да и непонятны.
Почему ушел? От перебора эмоций люди умирают. В какой-то момент у отца так прихватило сердце во время их с мамой очередного классического «разговора», что он испугался и вполне реально понял, что может умереть.
Они до сих пор так и живут – он у себя, она у себя, встречаются каждые выходные или реже, страсти немного поутихли, но запала им пока хватает, так что регулярные ссоры и примирения еще не исчезли из их жизни. Теперь к ним добавились мамины сцены ревности и ее же внезапные «инспекторские» проверки отцовской квартиры на предмет выявления в ней посторонних женщин.
Люди продолжают жить страстями. Для меня их отношения так и остались загадкой, ведь отец весьма спокойный и рассудительный человек, кстати, с известным именем и заслугами, уважаемый в сообществе коллег и заказчиков, а как встречается с ней – и по-нес-лась! Вот откуда и что берется?
Вне ее присутствия общаешься с ним – ну все вопросы можно решить и любые проблемы обсудить, придумать, как лучше с ними справиться, и поговорить обо всем, и выслушаешь его глубокое интересное мнение, и поддержку найдешь и понимание, и помощь любую, но… стоит на горизонте появиться маман – и куда девается вся его спокойная рассудительность! Парадокс! Вообще нечто! И главный парадокс в том, что не расстаются же!
Разумеется, когда встал вопрос о моем заполошном отъезде, в тот же момент возникла проблема – на кого оставить Архипку. Мама, как вы уже, наверное, поняли, роль бабушки отказалась осваивать, да никто бы и не дал. Папенька, понятное дело, в этом не компетентен, да и разговора быть не может, это даже не обсуждается! Семьдесят восемь нынче ему, очень солидный возраст, но он у меня еще молодцом! И все еще красавец мужчина, на которого до сих пор заглядываются женщины. Тетя Надя его на три года младше и прибаливает последнее время, правда, предложила свою помощь в подборе и найме временной няни.
Ну нет, чужому человеку я своего ребенка не доверю!
А тут Лидуша вызвалась. Лида – это бывшая подруга нашей мамы, с которой она разругалась навсегда лет эдак десять назад. Я лично ни у той, ни у другой выяснять и спрашивать не собираюсь, что у них там произошло и послужило причиной ссоры. Мама любит – так взахлеб, расстается – так трагично навсегда, влюбляется в других людей, а после вычеркивает их из жизни – и все на пределе, все чересчур много и громко, и… и бог с ней.
К сути. Нам с Глорией Лидочка, или Лидуша, как мы ее почему-то часто называли, всегда очень нравилась, может, потому, что она была нормальная, заботливая тетка, которая если оказывалась у нас в гостях, то обязательно принималась что-нибудь готовить – сделает вкусностей всяких, и накормит, и расспросит про наши дела, и поможет в чем, если обратишься. А потом она исчезла из нашей жизни. И через много лет, когда Глория переезжала в свою квартиру, обнаружилось, что Лидуша живет рядом. Вернее, не совсем так – она присматривала за одной старушкой, соседкой Глории по подъезду, некогда богатой и знаменитой, теперь же старой, одинокой и больной, но все еще немножечко богатой и завещавшей эту свою квартиру Лидочке.
