— Какое чудесное платье, няня! — воскликнула она.
— Думаю, спереди не помешала бы брошь, — отозвалась та.
Ее слова кольнули Сирингу прямо в сердце. Она тотчас вспомнила, что должна сказать графу о том, что случилось с брошкой, которую он ей одолжил, — той самой, что когда-то принадлежала его матери и которую она продала в Ньюгетской тюрьме.
Няня причесала ей волосы, и те как будто приобрели новый блеск, который гармонировал с серебристым отливом ее платья. А затем взяла с комода небольшой венок полевых цветов.
В него были вплетены и маргаритки, и барвинки, и бутоны дикой розы, и жимолость, и все это вместе наполняло комнату изумительным ароматом.
— Какая красота! — воскликнула Сиринга.
— Его прислал вам его светлость, — ответила няня. — Ума не приложу, зачем ему понадобилось собирать полевые цветы, когда в наших оранжереях можно найти все, что душе угодно!
Сиринга промолчала.
Она знала, что венок — это особый знак, и все же не осмеливалась разгадать его смысл, не осмеливалась облечь свои мысли в слова даже для себя самой.
Окончательно приведя себя в порядок, она поднялась на ноги и посмотрела на себя в высокое зеркало.
— Какая же вы красавица! — восхищенно вздохнула няня.
Казалось, няня вот-вот расплачется, произнося эти слова, и, когда Сиринга посмотрела ей в глаза, в них действительно стояли слезы.
— Самое главное, что я опять здорова, а все остальное не так уж важно, — ответила она. — Огромное вам спасибо за то, что выходили меня.
— Вы должны быть благодарны не только мне, но и его светлости! Не забудьте поблагодарить его.
— Непременно поблагодарю.
С этими словами Сиринга взялась за ручку двери, но в последний момент вновь обернулась к няне.
— Скажите, вы чем-то расстроены? — спросила она.
— Ну что вы, мисс Сиринга. Напротив, я счастлива! Счастлива за вас. Пусть вам сопутствует удача, дитя мое.
Сиринга вопросительно посмотрела на няню, но потом решила, что всему виной ее болезнь. Пока она лежала в горячке, няня привыкла беспокоиться за нее.
— И все-таки няня права, — сказала она себе, медленно спускаясь вниз по лестнице, — удача мне не помешает.
А все потому, что сейчас она снова предстанет перед графом. Сиринга молилась в душе, чтобы он больше на нее не сердился.
К ее великому изумлению, огромный вестибюль был пуст.
Парадная дверь была открыта настежь, и внутрь лилось золотое июльское солнце. Никаких лакеев, никаких швейцаров. И даже Мидстоуна, который бы с напыщенным видом проводил ее в библиотеку, где, как она догадывалась, ее уже поджидает граф.
Внезапно ощутив себя совсем крошечной, она медленно пересекла вестибюль. Она шла, и ее туфельки негромко постукивали по мраморному полу. Дойдя до библиотеки, Сиринга в нерешительности замерла перед дверью.
Ей хотелось видеть графа, хотелось быть рядом с ним, и вместе с тем она хорошо понимала, что не имеет права раскрывать перед ним свои чувства, каких бы усилий ей это ни стоило.
Теперь между ними все будет иначе, подумала она.
Раньше она любила его. Любила всей душой, хотя сама этого не понимала, принимая любовь за дружбу.
И вот теперь наконец поняла, что это чувство все-таки было любовью. И тотчас же оробела.
Все ее существо было охвачено волнением.
Она повернула ручку двери и вошла.
Комната была полна полуденным солнцем и запахом роз, которые стояли в огромных вазах практически на каждом столе.
Граф стоял и смотрел в окно, однако, как только она вошла, тотчас повернулся к ней, и она разглядела его силуэт в окружении солнечных лучей.
Боже, она успела позабыть, какой он высокий, какой широкоплечий, какой он красавец. Сердце тотчас, как безумное, забилось в груди. Она замерла на месте, не в силах произнести даже слово, не в силах сделать даже шаг ему навстречу.
— Сиринга!
Его голос звучал низко и бархатисто, а еще в нем появилась новая нотка, какой раньше она никогда не слышала. Он направился к ней, и она каким-то нечеловеческим усилием заставила себя сдержаться, чтобы не броситься ему на шею. Вместо этого она лишь сделала шаг ему навстречу.
— Вы хорошо себя чувствуете?
Она подняла на него глаза. Но уже в следующий миг ее ресницы дрогнули и опустились вниз — черные штрихи на белоснежной коже.
— Подойдите ко мне и сядьте у окна, — предложил граф.
Она послушно направилась к обтянутой атласом кушетке в оконной нише. Окно было открыто, и на ее бледные щеки тотчас упали теплые солнечные лучи. Она склонила голову.
— Нам есть о чем поговорить, Сиринга, — негромко произнес граф, садясь рядом с ней.
Она же не осмеливалась поднять на него глаза.
— Я хочу поблагодарить вашу светлость… за то, что вы ухаживали за мной, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Мне, право, неловко… я доставила вам столько хлопот.
— Не спорю, мы все страшно переволновались, — ответил граф.
— Я не нарочно… простите меня.
— Вам нет необходимости просить прощения.
— Но ведь вы могли провести это время в Лондоне, в обществе принца и ваших… друзей.
— И вы считаете, что я мог быть с ними, в то время как я сам стал причиной вашей болезни?
Было в его голосе нечто такое, отчего у Сиринги перехватило дыхание.
— Но как вы… нашли меня? — едва слышно спросила она.
— Когда ваша няня сказала мне, что леди Элен отвела вас вниз и посадила в карету, я тотчас же направился к ней домой, — ответил граф. — Но ее там не оказалось, лакей же ответил, что понятия не имеет, где она находится. — Граф на минуту умолк, как будто заново переживал те мгновения. — Не застав леди Элен дома, я отправился к Ниниану. К моему великому удивлению, хотя шел еще только девятый час, он уже уехал. Его лакей утверждал, что ни сном ни духом не ведает о его местонахождении. Впрочем, после того как я слегка на него надавил, он все-таки предположил, что его хозяин, по всей видимости, проводит время в обществе своих знакомых актеров.
Сиринга слегка приподняла голову.
— Из дальнейших расспросов, — продолжал граф, — выяснилось, что в течение последней недели Ниниан несколько раз принимал у себя пару актеров. Из обрывков разговоров, которые ему удалось подслушать, лакей сделал вывод, что они репетируют пьесу, действие которой происходит в суде. Меня уже терзали подозрения, — резко добавил граф, — потому что няня рассказала мне про бумагу, под которой вы якобы должны были поставить свою подпись. По крайней мере, Ниниан и леди Элен склоняли вас к этому. Когда я нашел на столе кузена несколько копий завещания, я тотчас направился в Олд-Бейли.
