Все это время она опасалась заводить разговор с отцом о приглашении. Во-первых, он слаб. Во-вторых, было еще неясно, чем закончится поездка Джима к мистеру Левенштайну. Торговца не всегда можно застать в его доме. Так и мистера Левенштайна могло не оказаться в Лондоне. Или же он мог отказать им в их просьбе — и тогда ни о какой поездке ни в какой замок не могло быть и речи.
— Я вам вот еще что скажу, мисс Теодора, — подал голос Джим, понимая, что госпоже нужно ободрение. — Мистер Левенштайн считает, что было бы большой ошибкой хозяину в таком состоянии, в каком он сейчас находится, пытаться проделать весь путь за один день. Ростовщик предлагает, чтобы вы остановились на ночь в его доме в Лондоне. А он пока подыщет карету, чтобы отправить вас в замок…
— Но это будет стоить денег! И, конечно, это будет для нас очень дорого! — запротестовала было Теодора и даже замахала на Джима руками.
Тот улыбался.
— Можете предоставить это мистеру Левенштайну, — уверенно заверил Джим, — и он прав, мисс Теодора. Нельзя, чтобы хозяин приехал в замок полуживым.
— Да, конечно, — растерянно ответила Теодора. Новости сыпались на ее бедную голову, и она не успевала быстро на них реагировать. Ей требовалась хотя бы секунда для осмысления всего, что говорил Джим.
— Ну, тогда все улажено! — и Джим довольно повел плечами, потирая ладонью ладонь. — Мы с хозяином поедем в Лондон во вторник, и попомните мои слова, когда он съест и выпьет все, что я наготовлю, то станет другим человеком!
В течение двух последующих дней Теодора все более уверялась, что Джим был прав.
Казалось, отборные куски говядины, нежная телятина, жирные цыплята, раздобытые доблестным слугой и особым образом приготовленные на пару и поданные с бульоном, с каждым часом по капле вливали новую жизнь в человека, который страдал от длительного и мучительного голодания и тоски. Барона кормили небольшими порциями, давать голодному сразу много еды было опасно, но дело быстро пошло на лад, едва он выпил первую чашку бульона и съел кусочек телятины, как попросил дать ему и второй…
Более шести футов ростом, с тяжелой костью, Александр Колвин всю свою жизнь был силачом. Когда ему попадался славный конь, он знатно ездил верхом, и Теодора отлично помнила, как во времена ее детства отец летом каждый день плавал в озере, прежде чем оно заросло сорняками.
Однако имение неотвратимо хирело от неумелого использования их земли арендаторами, которые толком не знали, как обрабатывать землю рационально, долги обрастали долгами, а потом смерть любимой жены — и сильный человек сдался судьбе, потеряв интерес почти ко всему, кроме своих картин.
Поначалу, когда Теодора сказала, что их пригласили в замок Хэвершем, он взглянул на нее недоверчиво:
— Ты сказала, Хэвершем? — удивленно переспросил барон.
— Да, папа, именно так. Ты помнишь, мы часто говорили об этой коллекции. И теперь граф Хэвершем просит тебя навестить его и осмотреть полотна.
— Это еще зачем?
— Он нуждается в твоем совете, — быстро сказала отцу Теодора, не глядя ему в глаза, — и я подозреваю, ему понадобится твоя помощь как реставратора.
К всеобщему облегчению, отец не попросил у нее посмотреть на письмо с приглашением. Прочти он бумагу, то почувствовал бы себя глубоко оскорбленным и наотрез отказался бы двигаться с места. Однако приглашение его заинтриговало, и он серьезно проникся необходимостью следовать указаниям Джима по части заботы о его здоровье, не отказываясь даже принимать микстуру, прописанную доктором еще несколько месяцев тому назад, но денег на которую у них до сих пор не было.
Уже в понедельник, последовавший с момента приезда Джима из Лондона, Теодора наблюдала, как отец озабоченно прогуливается по дому, осматривая свои картины, и Теодора знала: он анализирует, каковы они в сравнении с коллекцией Хэвершема.
— В одном ты можешь быть уверена, — сказал отец, заметив поблизости дочь, — у него нет ни одного Ван Дейка, который мог бы соперничать с тем, что висит у тебя в спальне!
Он сказал это благоговейно, и по выражению его глаз Теодора поняла: он думает о сходстве Богородицы с ее матерью.
Зная, что это его обрадует, она взяла его за руку и проговорила:
— Я думаю, никто из нас, папа, не будет пристыжен тем, что мы увидим в замке Хэвершем. Граф может побить нас количеством, но я вполне уверена, что, когда речь заходит о качестве, ни у кого нет коллекции лучшей, чем твоя.
Отец улыбнулся:
— Хотел бы и я так думать, но позволю себе заметить, моя дорогая, что буду весьма раздосадован, если окажусь не прав!
Оба понимающе рассмеялись, и Теодора, бдительно следящая за отцом, попросила его пойти прилечь, дабы не испытывать свое здоровье накануне отъезда из дома. К тому же девушке было необходимо срочно завершить пока тряпичные реставрационные работы, каковым она подвергла некоторые свои более или менее достойные того платья, добавив к ним кое-какие из маминых, извлеченных из сундука.
Бедняжка отлично понимала: все эти почти потуги — слабая надежда на то, что выглядеть она будет прилично, не вызывая недоумения или сочувствия. Особенно она боялась второго. Первое ее даже отчасти забавило — пусть потешаются, если им будет угодно… Теодора говорила мысленно «им». Но вдруг все же в замке не соберется никакого другого общества, и граф Хэвершем будет принимать их один? Это меняет дело. К тому же возраст его — весьма почтенный, а значит, он достиг того периода мудрости, когда человек ценит и уважает другого не за надетый — или не надетый — наряд. Но все же как не хотелось Теодоре выглядеть в знаменитом замке убого и жалко, даже в глазах его единственного хозяина!
Надо бы порасспросить мистера Левенштайна о графе! Наверняка у него есть что рассказать в ответ на ее вопросы о человеке, к которому они — возможно, так опрометчиво — едут. А по поводу одежды она твердо решила: ни один пенни из денег, занятых у торговца, не должен быть потрачен на что-то, кроме оплаты долгов и продуктов для папы. Правда, Джим настоял на том, чтобы она ела все то же, что и отец, просто, если угодно, поменьше.
— Вам тоже нужно быть в добром здравии, мисс Теодора, — твердо сказал слуга, — а я не готовлю по одной порции, так что послушайте моего совета. — И он, опережая ее вероятные протесты и отнекивания, добавил, зная хозяйку: — И не упрямьтесь, я сумею настоять на своем!
— Тогда, Джим, подай мне пример! — улыбнувшись, с готовностью ответила Теодора. — Иначе я не съем ни одного дополнительного кусочка! — Она хитро и выразительно взглянула на Джима. — Один рот хорошо, а… три лучше!
Джим, довольный, оценил шутку.
Как же давно они не ели так вкусно! И заботы несколько отступили. Теодора испытывала неимоверное облегчение, у нее — истинно говорят! — словно гора с плеч свалилась. Когда она слышала, что Джим за работой насвистывает, ей очень хотелось ему тихонечко подпевать, и иногда она это делала — для себя, для поднятия своего духа, который крайне нуждался в том, чтобы его укрепляло и что-то извне, а не только усвоенные Теодорой еще в отрочестве уроки жизненной стойкости, преподанные ей матерью.
