Когда они вошли в личные покои графа, Александр Колвин первым делом увидел картины Стаббса. Потом ему уже не нужно было указывать на Ван Дейка, он сразу перешел к нему.
Граф и Теодора затаили дыхание.
— Поразительно! Мастер во всем его великолепии! — пробормотал Александр Колвин, потирая себе кончик носа, что, как было хорошо известно Теодоре, свидетельствовало о его крайнем волнении и обостренном внимании. — Сомневаюсь, что существует еще хотя бы один столь технически блестящий художник, который так передавал бы духовный образ модели… Поразительно. Сколько бы я на нее ни смотрел, она не перестает быть для меня откровением…
Он замолчал. Теодора ждала продолжения, но его не последовало. Отец молча смотрел на картину. Она деликатно потеребила его за рукав:
— Ты должен… догадываться, папа… каких слов мы… ждем?
— А каких? — с отсутствующим видом спросил отец. — Каких таких слов?
Он рассматривал крошечный уголок картины там, где, как он заметил, краска готова была дать мелкие паутинные трещинки.
— Когда я впервые увидела эту картину, я с трудом поверила, что это… копия… нашей, — пояснила отцу Теодора. — Не могу поверить, что наша не подлинная, но если наша подлинная, то это… подделка.
Как бы ей ни хотелось пощадить графа, она сказала то, в чем была уверена.
— Подделка? Кто говорит о подделке? — резко поднял голову Александр Колвин.
— Но… папа! — Теодора смотрела на него напряженно, не отрывая глаз.
И тут Александр Колвин вместо взвешенного и аргументированного ответа разразился веселым смехом.
— Ах, вот ты о чем! Святые небеса! С моей стороны было явным упущением, что я так мало рассказывал тебе об одном из моих любимых художников.
Он обернулся к графу и попенял ему:
— И вы, милорд, увы, на удивление несведущи для владельца такой изумительной коллекции!
— В чем именно я несведущ? — осторожно и уважительно спросил граф.
— Что вы оба должны непременно знать, — менторским тоном заговорил Александр Колвин, — так это то, что Ван Дейк часто рисовал две картины на тему, которая его особенно привлекала.
— Две… версии, папа!? Да что ты говоришь? — воскликнула Теодора. — В это трудно поверить!
Этого она определенно не ожидала!
— Допускаю, что он редко создавал их настолько уж неотличимыми одна от другой, как на этот сюжет, — и он повел рукой над каминной полкой, — но он написал «Коронование терновым венцом» дважды — одна картина находится в Берлине, другая в Мадриде — и две картины «Святой Себастьян», кроме того, два портрета Марчезе Спинолы.
И он опять рассмеялся, взглянув на лица Теодоры и графа.
— Кажется совершенно невероятным то, что ни один из вас этого не знал, а я могу привести вам еще с полдюжины подобных примеров.
Он улыбнулся и добавил, обращаясь к графу:
— А вы, милорд, могли бы позаботиться о том, чтобы увидеть их во время своих путешествий.
— Я в замешательстве, — смущенно проговорил граф. — Но я в восторге! Какое же облегчение! Ваша дочь меня уверяла, что этот мой Ван Дейк копия, а ваш в Маунтсорреле — подлинник. Но чтобы все было так просто… этого я не подозревал!
— Однажды мы положим их одну подле другой, — успокоил его Александр Колвин, — и я покажу вам, что, хотя между ними и есть небольшие различия, можно заметить ряд приемов в его технике, которые никакой умелец не смог бы скопировать.
Теодора вздохнула с облегчением.
Теперь, когда их страхи оказались необоснованными, это непонятным образом укрепило ее веру в будущее и чувство, что, каким бы невероятным это ни казалось сейчас, однажды она и граф будут вместе. Их глаза встретились, и ей показалось, будто она снова в его объятиях и их губы сливаются. «Я люблю тебя!» — хотела она сказать, но знала, что слова им не нужны.
Близилось время ланча, и, покинув личные покои графа, гости направились по парадной лестнице, причем Александр Колвин постоянно останавливался, чтобы осмотреть картины и сделать комментарий об их состоянии или о том, насколько удачно и выигрышно они повешены.
На лестнице висела еще одна работа Ван Дейка, не из лучших, написанных его кистью. Александр Колвин предположил, что она могла быть написана во время болезни художника, когда тот был разочарован приемом, оказанным ему в Антверпене, где он надеялся занять место, оставленное Рубенсом.
Остальные гости уже собрались в гостиной. Присоединившись к ним, Теодора остро почувствовала яд во взгляде, который бросила на нее леди Шейла.
— Я вижу, вы побывали на обзорной экскурсии, — заметил лорд Ладлоу, надеясь первым снять пенку с назревающего, как очень надеялся этот опытный интриган, скандала. — Что ж, Колвин, каков ваш вердикт?
— Вы еще спрашиваете! — было ему ответом — как щелчок по носу. — Его светлость один из счастливейших людей в стране! Он обладает бесценным сокровищем, которое выше всяких похвал!
— Речь, я полагаю, идет обо мне! — с готовностью воскликнула леди Шейла, охорашиваясь. — Сокровище, принадлежащее графу, — конечно же, я?
Она взяла графа под руку и, подняв глаза к нему, попросила:
— Скажи мне, что это правда, Кимбалл, дорогой, что я бесценное сокровище выше всяких похвал.
— Думаю, я должен вначале предложить нашему выдающемуся критику что-нибудь выпить после той тяжелой работы, какую он совершил утром, — сдержанно ответил граф.
Высвободившись из цепких объятий подруги, он отошел от нее, и Теодора с испугом заметила ярость в ее глазах.
Обед спасло от неловкости то, что Александру Колвину нужно было так много сказать о картинах, и все слушали только его. Человек необычайно широких познаний, он рассказывал увлекательные и часто весьма забавные истории о художниках, которые жили странной и непонятной простым обывателям жизнью богемы.
Всем были интересны его рассказы, за исключением леди Шейлы, у которой вызвал скуку и нетерпение факт, что папаша «оборванки и выскочки» завладел всеобщим вниманием, которое должно было принадлежать ей одной.
И сэр Иэн, и лорд Ладлоу то и дело задавали вопросы Александру Колвину, и ланч уже почти был окончен, когда граф заметил:
— За ужином у нас будет гость.
— Кто? — недовольно осведомилась леди Шейла.
— Кажется, он твой родственник, Бэзил, — ответил граф, повернув голову к майору Гауэру. — Его зовут генерал Арчибальд Гауэр, и он совсем недавно был назначен главным констеблем этого графства.
— Он был двоюродным братом моего отца, — ответил майор Гауэр, — и у него сложилась выдающаяся военная карьера. Я буду очень рад снова его увидеть. Его жена вместе с ним?
Он, очевидно, задал вопрос, не подумав, и за столом сразу же воцарилось неловкое молчание, какое случается, когда кто-то совершает оплошность.
