«Какой была свадьба, такой же стала и семейная жизнь», — думала Мона.
Ей помнилось, что Стенли Гантер нервничал. Рука его дрожала, когда он соединял ее руку с рукой Неда. Но сама она оставалась спокойной.
Да и что теперь могло бы ее расстроить? Все ее чувства погасли, исчезло все — остались только безразличие и отстраненность, словно она смотрела на мир сквозь толстое стекло.
Свадьба Лайонела была назначена через неделю. Что ж, хотя бы в этом она его опередила.
Он первым услышит о ее свадьбе, первым представит ее в объятиях Неда Карсдейла — а потом уж настанет ее черед думать о нем в объятиях Энн Уэлвин.
В газетах, вместе с объявлением о его помолвке, она нашла фотографии этой Энн. Мона внимательно их изучила. Милое, но заурядное лицо, глуповатая улыбка, открытый взгляд.
«Идеальная жена дипломата, — думала Мона. — Никогда не уронит честь мужа. Лучше всего она будет выглядеть лет в пятьдесят, когда малость округлится и поднаберется уверенности в себе».
«Надеюсь, Лайонел доволен! — с внезапной яростью мысленно добавила она. — Доволен, что женится на простушке, которая будет ему в рот смотреть!..»
Но сможет ли она целовать его так, как Мона? Будет ли он рядом с ней задыхаться от волнения и терять дар речи? Сможет ли она воспламенить его так, что он, забыв, о чем только что говорил, будет тянуться к ее губам… к нежному изгибу шеи… к щеке, на которую падает кружевная тень ресниц?
Одну фотографию Энн она вырезала из «Татлера» и сожгла в камине. Но это не помогло.
Пустота и какое-то внутреннее онемение, ощущение себя куклой на кукольной свадьбе — все это осталось с ней.
Однако ни свинцовая тяжесть на сердце, ни оцепенение души не сказались на сиянии ее красоты: подходя к алтарю и уверенно соединяя свою руку с рукой Неда, Мона была прекрасна как никогда.
И Стенли Гантеру, и многим другим, собравшимся в церкви, она казалась сказочной красавицей.
Лицо ее окаймляла старинная, чуть пожелтевшая от времени кружевная фата, складки платья вторили мягким изгибам тела.
Она держала обычный букетик лилий; но в руках у Моны даже эти простые цветы — символ девической чистоты — превращались во что-то экзотическое и завораживающее.
Когда служба закончилась, загремел марш Мендельсона в исполнении миссис Гантер (играла она, надо сказать, из рук вон плохо) и процессия двинулась прочь из церкви, Мона заметила, что мать и еще несколько деревенских жительниц смахивают слезы с глаз.
Ей это показалось глупой сентиментальностью; она не понимала, что это слезы восхищения красотой молодой пары.
Оба они, на взгляд простодушных зрителей, словно вышли из сказки. Золотоволосый юный принц, с бесстрашной улыбкой взирающий в будущее, и рядом с ним — принцесса, прекрасная, как сама мечта… Разумеется, теперь они должны «жить долго и счастливо»!
Что ж, Нед был счастлив. Он любил Мону — по-своему, как умел; а семейную жизнь воспринимал как новое приключение — и наслаждался каждым его мгновением.
Именно так он старался жить, каждый свой шаг превращая в театральное представление с самим собой в главной роли.
Он пожимал руки жителям Литтл-Коббла, говорил каждому именно то, что полагается слышать от жениха. Поцеловал няню и сообщил миссис Вейл, что считает себя счастливейшим из смертных.
Щедрой рукой выставил несколько ящиков шампанского, привезенного из Лондона, чтобы вся деревня веселилась и пила за его здоровье.
Словом, думала Мона, свадьба получилась на редкость успешная — по стандартам сценического шоу.
А потом они вдвоем сели в машину Неда; гости осыпали их рисом и лепестками роз, а на багажник повесили с полдюжины подков и старых ботинок.
Автомобиль взревел и рванулся с места. Когда они отъехали от деревни, Мона попросила Неда остановиться и снять с багажника свидетельства их недавней свадьбы, но тот лишь рассмеялся в ответ.
— Вот еще! — ответил он. — Милая, я не собираюсь скрывать, что мы с тобой муж и жена. Я этим горжусь!
Они прибыли на аэродром, оттуда улетели в Париж — и в Париже встретили не только целое собрание друзей Неда, но и вторую — еще больше, чем в Литтл-Коббле, — толпу журналистов и фоторепортеров.
«Что за комедия!» — думала Мона.
Но Нед был доволен, и все вокруг считали их идеальной парой.
Она старалась не вспоминать, что в Париже они остановились в «Рице», всего в нескольких улицах от английского посольства, где жил Лайонел.
«Скучает ли он по Энн?» — спрашивала она себя.
Пишет ли ей такие же письма, какие часто случалось в прошлом получать ей, — записочки из нескольких слов, написанные вечером, уже в постели, полные любви и нежности?
Мона, любимая моя, что за нудный день! Но солнце, играющее на волнах Сены, напомнило мне о тебе — о том, как сияют твои глаза, когда я приезжаю нежданно. Целую прядь твоих волос, солнце мое, и надеюсь через несколько недель поцеловать тебя в губы.
Много, много таких записок получила она — свидетельств любви столь глубокой, столь всепоглощающей, что ее и не выразишь словами.
И вот она в Париже! Как мечтала она сюда попасть! Мечта сбылась… но принесла ей только муку.
Она выглянула в окно. Силуэты темных крыш мягко вырисовывались на фоне неба, не черного по-ночному, а скорее сияющего мягким синим светом. Луны не было — лишь робко блестели несколько звезд. Снизу доносился отдаленный уличный шум и клаксоны такси.
Париж! Как хотела она здесь побывать!
Желание ее сбылось — но и красота, и веселье этого чудного города обернулись кошмаром, ибо любимого ее не было с ней рядом.
«Горек мед медового месяца», — подумалось Моне.
Но тут же она тряхнула головой и громко рассмеялась, не желая поддаваться судьбе.
В этот миг в спальню вошел Нед. Его молодая жена стояла у окна, запрокинув голову, смеясь, словно юная вакханка; порыв ветра, подхватив ее шифоновую ночную рубашку, ясно обрисовал контуры тела.
Он сжал ее в объятиях, повторяя снова и снова:
— Какая же ты у меня красавица! Какая красавица!
И не понял, почему она застонала, словно от боли, при этих словах, напомнивших ей Лайонела и его первый поцелуй.
Глава шестая
Миссис Гантер у себя в гостиной сортировала вязаные шарфы и носки цвета хаки, а сама нет-нет да и поглядывала сквозь занавеску плотного ноттингемского кружева на улицу, не желая упустить ничего из того, что там происходит.
Вот Уэйд, садовник из «Башен», бочком проскальзывает в дверь «Короны и Якоря». А вот юный Томми Ньюэлл, выбежав из дверей школы, на ходу обменивается тумаками с еще одним мальчишкой из церковного хора. В будущее воскресенье миссис Гантер непременно поговорит с обоими об их поведении.
