Теперь она готова была проклинать прежнюю свою жизнь, когда, всецело сосредоточившись на одном-единственном человеке, отрезала себя от всех остальных. Лайонела больше нет — и что у нее осталось? Ничего.
Кроме памяти о тех годах, что они провели вместе. И все же Мона знала: вернись время назад, предложи ей кто-нибудь прожить эти годы заново — не колеблясь, она выбрала бы прожить их точно так же.
Ей вспомнилось, как Лайонел вошел в гостиную ее лондонской квартиры — с экстравагантной обстановкой, которую они подбирали вместе с Недом и которую теперь, после его гибели, приходилось распродавать за долги.
Когда он явился, Мона разбирала нефритовые украшения. Поначалу она не поверила своим глазам — застыла, судорожно сжав в руке холодные зеленые камни, глядя на него широко открытыми изумленными глазами.
— Мона! Я пришел к тебе, потому что… потому что не мог не прийти.
С усилием выдавив эти слова, он умолк. Мона заметила, что он сильно постарел за тот год, что они не виделись.
— Лайонел! Не могу поверить, что ты здесь! — Затем, приложив все усилия, чтобы скрыть свои чувства, она заговорила спокойно и непринужденно: — Однако очень рада тебя видеть. Ну что же, садись и расскажи мне все последние парижские сплетни. Я ведь уже давно не была в Париже!
Не обращая внимания на ее лихорадочную болтовню, медленными шагами он пересек гостиную и подошел к ней вплотную, едва не касаясь ее.
Только тут Мона осознала, что дрожит и не может поднять на него глаз — лишь судорожно сжимает в руке нефритовые четки, словно надеется, что холодные гладкие камни усмирят бурю в ее сердце.
— Мона! — проговорил Лайонел; в голосе его она узнала знакомые ноты.
— Не надо, Лайонел! — прошептала она. — Я этого не выдержу. Уходи! Как ты можешь так поступать со мной — после всего? Неужели не понимаешь?..
— Без тебя я не могу жить, — выговорил он хрипло и отчаянно, словно срываясь в пропасть.
На какой-то безумный миг она вообразила, что он свободен и пришел исполнить ее мечту — просить ее руки. Но затем — без слов, без жестов, без единого намека с его стороны — все поняла. Лайонел все еще хочет ее, но — на своих условиях.
Она колебалась… кажется, что-то нежное и прекрасное, приподнявшее было голову, умерло в ней в этот миг. Но мир молчал и ждал ее ответа.
Она неуверенно подняла глаза.
— Не понимаю… — начала она, но закончить ей не пришлось.
Лайонел уже сжимал ее в объятиях, губы его прильнули к ее губам; влюбленные прижались друг к другу с отчаянием моряков на плоту среди бушующего моря.
— Мона! Мона! — снова и снова повторял он ее имя.
Она молчала — близость его губ и рук лишила ее дара речи. Слов не осталось — все в ней было захвачено неописуемым восторгом, в котором наслаждение неразрывно сплетено с болью, — чувством, для которого не существует слов.
— Вернись ко мне! Вернись!
Мона знала: у нее нет выбора. Куда бы он ни пошел, она отправится за ним, потому что принадлежит ему, потому что без него ее жизнь безрадостна и пуста.
Смутно, словно во сне, она помнила, как готовилась к отъезду.
Приходили и уходили люди. Говорили, какая это щедрость с ее стороны — ведь ей не жаль расстаться со всеми этими прекрасными вещами, сопровождавшими ее в короткой семейной жизни. И еще говорили, с каким поразительным мужеством переживает она трагическую гибель бедняги Неда!
Они не понимали, что сейчас она совсем не думает о Неде — бедняге Неде, разбившемся на машине в безумных гонках от Лондона до Джон-о’Гротса, все участники которых должны были сидеть за рулем в гетрах и серых цилиндрах.
Очередная безумная затея Неда, очередное заманчивое приключение, о котором непременно напишут в газетах… Газеты-то, конечно, написали — вот только Нед их уже не прочел.
Но не все ли равно, что скажут и что сделают люди, думала Мона.
Так ли важно, что мать Неда терпеть ее не может и демонстрирует это при каждом удобном случае? Что громадное состояние его испарилось без следа, оставив по себе одни долги?
Что друзья Неда — такие верные, готовые за него в огонь и в воду, — пожали плечами и отправились на поиски новых приятелей-спонсоров?
Какое все это имеет значение, если через десять дней она уезжает в Париж?
Так Мона снова оказалась в Париже — в городе своей мечты, в чудном городе, казавшемся ей обворожительнее самого прекрасного сна.
Квартирка на Елисейских Полях — под самой крышей, с видом на соседние крыши и трубы; наряды и украшения, что покупал ей Лайонел, — все слилось для нее в каком-то калейдоскопе цветов, музыки, страсти, всепоглощающего счастья любить и быть любимой.
Теперь, оглядываясь назад, легко было забыть о долгих часах одиночества, о днях, тянувшихся как столетия, о ночах мучительной тоски по Лайонелу, когда он не мог быть с ней.
Ей нечем было занять себя — лишь сидеть и смотреть в окно. Ни друзей, ни знакомых у нее здесь не было, и заводить знакомства она опасалась, боясь выдать Лайонела, — только сидела и тосковала и сама себе казалась воплощением неутоленного желания.
Но вот являлся Лайонел — и забывалось все, кроме того, что они снова вместе.
Очень редко они куда-то выходили, Лайонел боялся, что их увидят вместе. Чаще всего они оставались в ее крошечной квартирке, не желая в мире ничего, кроме друг друга, сжигаемые неутолимым пламенем любви.
Слышался звук ключа, поворачиваемого в замке, — и у Моны замирало сердце.
Она спешила из комнаты в крохотную прихожую. Не нужно было слов, объяснений, — они просто бросались друг другу в объятия, и губы их жадно искали друг друга.
Да, в Париже она была счастлива, как нигде и никогда больше! Но Париж не длился вечно. Лайонелу предложили перевод в Египет.
Соглашаться было не обязательно — но он согласился, и из-за этого его решения они с Моной в первый раз поссорились.
Тогда она сбежала, бросив и Париж, и квартиру, и все его подарки. Ничего не объясняя, не предупреждая о своем приезде, примчалась в Аббатство.
— Вот и я! — объявила она с порога, словно готовясь защищаться от упреков.
— Милая, ты потеряла работу? — спросила миссис Вейл.
Мона вспомнила: она говорила матери, что получила в Париже работу, якобы закупает там одежду для какого-то английского магазина.
— Я потеряла все, — коротко ответила она.
И это было правдой.
Прошло три дня — и Лайонел устремился на поиски. Он звонил, он писал. Он примчался в Лондон и требовал, чтобы она с ним встретилась. Слабость то была или неизбежность — но она согласилась.
«Только чтобы попрощаться», — говорила она себе, прекрасно понимая, что сама себя обманывает.
