— Я сильно пострадала?
— Не слишком, — ответила медсестра. — Ожоги на ногах заживут, даже шрамов не должно остаться. И волосы отрастут.
Мона с облегчением зажмурилась. Волосы, ноги… какая ерунда. Хорошо, что не пострадало лицо — страшно было бы жить изуродованной, но все остальное… какое это имеет значение?
Главное, что Питеркин жив и здоров.
Она услышала, как открывается дверь в палату, услышала голос медсестры, затем чьи-то шаги у кровати.
«Не буду открывать глаза, — решила Мона, — пусть думают, что я сплю».
Она страшно устала, не хочет никого ни видеть, ни слышать… Но неизвестный все стоял у кровати — и глаза ее сами собой открылись.
На нее смотрел Майкл.
Мона не удивилась, увидев его. Майкл здесь, рядом с ней, — так и должно быть. Вместо удивления ее охватила такая радость, как будто сама жизнь вернулась в ее измученное тело.
— Здравствуй… Майкл, — проговорила она уже более твердым голосом.
— Милая, тебе лучше? — вполголоса спросил он.
— Да, намного… лучше. Как ты меня нашел?
— Мы с твоей матерью уже несколько недель назад выяснили, где ты, — ответил он. — Мы волновались о тебе.
— Правда? Как… глупо…
— Совсем не глупо. Ведь мы тебя любим.
Блаженное тепло охватило душу Моны. Майкл здесь — теперь все будет хорошо.
Смутно, словно в тумане, припоминала она, что когда-то в прошлом была одинока и несчастна, чего-то боялась… Но теперь все позади. Искупление свершилось: перед ней расстилается новый, чудный мир — и в этот мир она войдет рука об руку с Майклом.
Никогда прежде она не испытывала такого счастья, даже не знала, что оно возможно; и Мона лежала молча, наслаждаясь этим счастьем и боясь заговорить, чтобы его не спугнуть.
— Здесь твоя мать, — сказал Майкл. — Позвать ее?
— Погоди, — попросила Мона. — Сначала хочу… тебя спросить… во-первых… я долго здесь пролежу?
— Около недели, а потом мы заберем тебя домой.
«Домой… какое прекрасное слово, когда его произносит Майкл», — подумала Мона.
— Дом… полностью сгорел? — спросила она вдруг.
— Восстановлению не подлежит.
— А… как же… дети?
— Дети без крова не останутся. Мы с твоей матерью даже поспорили о том, куда их забрать, в Коббл-Парк или в Аббатство. Но я победил. Когда ты снова выйдешь на работу, хочу, чтобы ты работала рядом со мной.
Мона улыбнулась; хотела даже рассмеяться, но на смех у нее не хватило сил.
— О Майкл! — проговорила она. — Ты всегда… получаешь… все, что хочешь?
Он покачал головой, однако в глазах его вдруг вспыхнула надежда; и снова, как когда-то, ей представилось, как он, стиснув зубы, ползет к брошенному пулемету.
Радость, гордость, любовь переполняли ее сердце, она чувствовала, что не в силах больше ни говорить, ни глядеть, — остается лишь закрыть глаза и плыть по волнам этого счастья.
Но, прежде чем раствориться в блаженстве, она подняла взгляд на Майкла.
— Еще один… вопрос, — прошептала она.
— Какой, милая?
Этот вопрос она задала еле слышно — так, что ему пришлось наклониться к ее губам.
— Ты… все еще… хочешь на мне жениться?
Лицо его озарилось неописуемой радостью, и, опустившись на колени возле кровати, он склонился к самому ее лицу.
— Милая моя, бесценная! Я же люблю тебя! Как ты могла рисковать жизнью, зная, что твоя жизнь принадлежит мне?
В голосе его звучало такое обожание, что Мона затрепетала от неописуемого восторга.
— Майкл! — простонала она. — Прости меня! Я вела себя глупо… но теперь я знаю, что люблю… люблю тебя… всем сердцем!
— Это все, что мне нужно знать, — нежно проговорил он. — Радость моя, мы с тобой никогда больше не расстанемся!
— Никогда? — еле слышно переспросила она.
И прикрыла глаза, чувствуя, что иначе не выдержит такого счастья.
— Никогда, — ответил он и прикоснулся губами к ее губам.
Поцелуй был легким, почти неощутимым, но от него во всем существе Моны словно вспыхнуло пламя. Неугасимое пламя жизни.
— Майкл! О Майкл! — прошептала она. — Так вот что такое любовь!
