Он усмехнулся про себя. Британские власти ему не доверяют. Что ж, достаточно мудро с их стороны. Но им никогда не удастся раскрыть его планы. Эван очень умело маскировал все свои действия, осуществляя план прямо под носом у своих тюремщиков.
Не только его свобода и будущее зависели от умения скрывать свои истинные намерения, это могло повлиять на судьбу его сына. Правда в том, что все планы имели непосредственное отношение к освобождению Арланда и его товарищей из тюремных застенков. Когда-то Эвану казалось, что достаточно завоевать свободу для них двоих. Со временем, насмотревшись на ужасы тюрем, он понял, что нельзя допустить смерти и мучений других таких же узников в этих бесчеловечных условиях. Людей морили голодом, морозили до полусмерти, содержали в загаженных камерах и избивали до тех пор, пока они не сдавались в неравной борьбе за жизнь. Страсть к справедливости не позволяла ему спокойно смотреть на все это. По его сведениям, в непосредственной близости были размещены еще шестьдесят тысяч пленных. Если удастся одновременно поднять их на восстание и захватить оружие у охранников, можно противостоять даже армии. Время еще не пришло, но уже не за горами. И Эван сделает все, чтобы его приблизить.
Грозная усмешка на его губах понемногу стала угасать, так как мысли снова вернулись к Арланду. Он был заключен в тюрьму Уайтмур, что недалеко от Вонтеджа. Именно по этой причине власти выбрали для Эвана Вонтедж местом поселения. Ему хотели напоминать о страданиях сына ежедневно и ежечасно. Главная цель наказания — заставить его страдать. В этом они весьма преуспели. Длинными бессонными ночами он сходил с ума от душевной боли, представляя Арланда в застенках. Он думал о страданиях сына каждый раз, стоило лишь взглянуть на силуэты башен Уайтмура, грозно темнеющие на горизонте.
Эван предлагал свою свободу в обмен на свободу сына, свою жизнь в обмен на его жизнь. Власти смеялись ему в лицо, потому что все козыри были у них в руках. И он, и его сын в плену, но в тюрьме удерживают лишь Арланда — изощренная пытка для отца. Так благородный отец Эвана и власти, стоящие на страже интересов аристократии, мстили ему за несговорчивость.
Эвану стало известно, что Нортеск нанес визит герцогу Фарну с целью убедить его использовать свое влияние для освобождения Арланда. Сродный брат был хорошим человеком, пожалуй, единственным в своем роде во всем семействе самовлюбленных лицемеров. Но все усилия оказались тщетны. Эван обдумывал и планировал свои действия тщательно и изощренно на протяжении долгих месяцев плена. А иначе как заглушить страх за бедственное положение сына? Ему следовало бы подумать о том, что он никогда не сможет защитить своего сына. С этими горькими мыслями Эван забросил дорожную сумку на крышу кареты, занял место рядом с попутчиками. В конечном счете он докажет, что в твердости не уступает своему отцу.
Губы Эвана почти беззвучно шептали слова клятвы. «Скоро, очень скоро, — твердил он про себя. — Скоро я и мой сын будем свободны». Ничто и никто не сможет помешать осуществить задуманное.
Глава 7
Поход по магазинам в роли любовницы Эвана оказался не столь уж простым занятием, каковым представлялось Лотте. У нее не было особых иллюзий насчет того, как ее примут в Вонтедже. Ее положение дамы полусвета, стиль, вкус и экстравагантность — все это будет в равной степени вызывать сожаление. Ей не удастся стать клиенткой провинциальной портнихи. Никто не захочет обслуживать ее из опасения подхватить от нее безнравственность, как заразную болезнь. Следовательно, все покупки необходимо сделать заранее. С другой стороны, ей вряд ли стоит делать покупки в тех магазинах и салонах, где ее знали как миссис Каминз, одну из великосветских дам. Не стоит рисковать, ведь очень обидно, когда перед тобой закрываются некогда гостеприимно распахнутые двери. Хотя это так по-лондонски! И ей, когда-то делавшей покупки в самых модных магазинах Лондона, на виду у всех, демонстрируя свое состояние и положение в свете, теперь придется довольствоваться магазинчиками при складах и оптовыми лавками в отдаленных концах города, где-нибудь в Шодиче, или Чипсайде, или на Ньюгейт-стрит.
Итак, Лотта отправилась тратить деньги! Она долго торговалась, выбирая шелковые чулки, потом подыскала премиленькую соломенную шляпку ровно в полцены по сравнению с тем, что пришлось бы заплатить на Оксфорд-стрит, словом, изо всех сил старалась не превысить бюджет. В конце концов ей удалось с пользой опустошить свой кошелек. Единственное, о чем Лотта не подумала, — как доставить все эти замечательные покупки в «Лиммерз», ведь у нее совсем не осталось денег. В такой ситуации она оказалась впервые. Даже в те времена, когда Грегори вел против нее бракоразводный процесс, он педантично выплачивал ей денежное содержание, оплачивал услуги горничной и позволял пользоваться малой конюшней на Маунт-стрит. Только после подписания всех документов он прекратил все выплаты, прислав письменное уведомление о том, что выполнил свой долг и в дальнейшем предоставляет ее самой себе.
Свертки с покупками оказались довольно тяжелыми, а день — жарким. Лотте пришлось остановиться на углу Стренда и Эрандел-стрит, чтобы передохнуть и перевести дух. В это время какая-то карета выехала из-за угла и помчалась к реке, спеша по неотложным делам. Лотта стояла, засмотревшись на нее. Она тоже могла бы мчаться по лондонским улицам в карете, со вкусом одетая, задающая тон в обществе светская львица. Подобные воспоминания доставляли ей боль, сравнимую с физическими мучениями. Каким роскошным было ее обитое темно-зеленым бархатом ландо! До чего он приятен на ощупь! Открытая карета была задумана так, чтобы показывать своих обитателей в самом выгодном свете. Лотта с грустью вспомнила, как обыватели старались пробраться поближе к ее карете, чтобы поприветствовать, когда она выезжала на прогулку в Гайд-парк! Все зеваки глазели приблизительно так же, как глазеют сейчас. Только что рты не разевали, как на шоу уродцев. Подобную реакцию у публики вызвал и вчерашний выезд с Эваном. И все же за ними наблюдали с завистью!
— Расступитесь! Дорогу! — кричал возница.
Лошади, обезумевшие от ударов хлыста и шарахающейся по сторонам толпы, узкого пространства улицы, пытались стать на дыбы, не слушаясь поводьев. Кругом стоял страшный шум, навязчивые запахи несвежей еды, лошадиного навоза, гнилых фруктов и немытых тел наплывали на Лотту одновременно с ужасом от быстро приближающихся разгоряченных лошадей кареты.
Хлыст задел кого-то из прохожих, вызвав поток ругательств. Толпа отхлынула, кто-то толкнул Лоту, и она выронила картонку со шляпкой, которая покатилась по мостовой прямо под колеса кареты. Карета переехала коробку, сплющив ее, как блин. Вскрикнув от отчаяния, она бросилась вперед в тщетной надежде спасти шляпку. Слишком поздно!
Теперь она оказалась так близко от кареты, что легко могла бы коснуться ее сверкающего лаком бока. Она почувствовала себя уличной оборванкой, мимо которой мчится символ невероятного богатства и процветания, которых ей никогда не видать. Подняв глаза, Лотта всего лишь на одно короткое мгновение встретилась взглядом с леди О’Хара, той самой женщиной, которая в прежние времена считалась ее подругой. Дама смерила ее убийственным взглядом и, вскинув голову и задрав подбородок, отвернулась, чтобы продолжить разговор с сидящим рядом господином. Карета промчалась и скрылась из вида.
