— Ну, чтоб тебя не терзали сомнения, отстучи в Офонаревск телетайп. Так и так, просим проверить, отгружалась ли на фармацевтический завод такого-то числа партия бормотала. Проблем-то… На, держи.
Валька захлопывает папку и возвращает мне. Я благодарю Щеглова за совет и иду к дверям.
— Погоди-ка, Юрок…
Я оборачиваюсь. Валькино лицо сияет ехидностью.
— Из тебя, пожалуй, выйдет опер.
— Почему, Валь?
— Граждане, говоришь, папочку нашли? Хо-хо-хо…
Утро следующего дня одарило меня новым материалом. Настоящая кража. Не то что стекло. Я сижу за столом и вникаю в фабулу, разбирая корявый Валькин почерк. Заявление принято накануне вечером. Раз принято, значит, отшить гражданина не удалось. О нет, не гражданина. Гражданку.
Я откидываюсь на стуле и чувствую себя мистером Холмсом, читаю объяснения, как он — старинный манускрипт про собаку Баскервилей.
«Я познакомилась с ним в троллейбусе, пригласила домой, угостила чаем и ликером… Потом так получилось, что мы оказались в постели, и я заснула… Пропали деньги в сумме… кольцо золотое… проездной билет… Приметы…»
Так, это полный беспредел. Выпил ликер, получил удовольствие да еще проездной прикарманил. Полный набор! Ничего, я тебя быстро повяжу, любовничек липовый.
Я беру чистый лист и, как нас учили в школе, составляю план раскрытия преступления. Первое — делаем фоторобот, второе — этот фоторобот покажем водителям троллейбусов и продавцам ларьков, в которые ворюга может притащить краденое золото. Третье — несколько дней покатаемся в троллейбусах нужного маршрута, чтобы взять любовника с поличным во время его входа в доверие к одиноким женщинам. Четвертое…
Когда десятый пункт появляется на бумаге, я с облегчением кладу ручку и блаженно выдыхаю. Все! Считай, дядя за решеткой. План классный, в школе пятерку бы поставили. Я даже не забыл отправить окурки на экспертизу.
На всякий случай, пожалуй, прочитаю план наставнику, который сегодня на месте. Правда, не очень хочется его будить, тем более, сон Виктора Геннадьевича нервозен и беспокоен. Спит наставник, положив голову на стол, руки сложив на коленях. Возможно, ему снится мебель от фирмы «Ангелина», а может, далекое детство, когда летаешь во сне.
Я дотягиваюсь до плеча Черненко:
— Витя, на минуточку. Не проснешься, а?
Виктор Геннадьевич вздрагивает, как от укуса осы, и резко тянет руку подмышку.
— Кого берем?! А?!
— Никого не берем, Витя. Это я, Юра.
Черненко отводит пистолет и кашляет:
— Фу ты… Это все из-за радикулита. Застудил спину.
Пистолет исчезает в кобуре.
— Что, Юрок, случилось?
— Ничего, Вить, ничего. Я вот план набросал по краже. Послушай, может, что-нибудь не так?
Я читаю все десять пунктов. Наставник сверлит взглядом свои ботинки и периодически кивает. Когда я заканчиваю, он вопрошает:
— Это для проверки, что ли, план? Тогда нормально. Можешь печатать.
— Да нет, Вить, не для проверки. Мне кражу раскрыть хотелось бы. Вчера вот вечером приключилась.
Витькина «беломорина» снова самопроизвольно воспламеняется. По рефлекторному подрагиванию его ноздри я понимаю, что в план вкралась ошибка.
— Вчера? Вчера кража была? А чего ж ты план сегодня пишешь?
— Я вчера не знал про нее, Вить. Я ж только сегодня заяву получил.
Дергается вторая ноздря.
— Я спрашиваю, зачем ты его вообще написал? Там что, сразу дело возбудили?
— Нет еще. Но через три дня все равно придется возбуждать.
Витька резко бросает:
— Вот что, умник распрекрасный, ты эти мысли при себе держи, они нам без надобности.
— Но, Вить…
— Что ВИТЬ? Окурки, фоторобот… Забивают вам голову черт-те чем. Ладно, — уже спокойнее говорит Витька, — я сам такой же был. Это с годами проходит. Никакого плана по этой краже писать не надо. Кражу желательно отказать, то есть списать материал в архив. А мужика так ищи, без уголовного дела.
— К-как отказать?! Невозможно. Нереально, не…
— Все реально. Откажешь за отсутствием события преступления. Пусть напишет, что все нашла.
Теперь ноздря задергалась у меня. Вместе с ухом.
— К-к-как нашла? Что ж она, дура совсем? Или мне тоже на нее копать, как на Блюминга?
— Дело вкуса. Можно накопать, а можно и наоборот. Ублажить. Как, кстати, дамочки фамилия?
— Пушкина, как у поэта.
— А-а, так ее пятый или шестой раз обносят. Падкая она очень на мужиков. И главное, бестолковая. Сколько ни предупреждай, все равно в троллейбусы тянет. Ну раз, ну два… но пять?! А потом к нам бежит — помогите, обокрали, сволочи. Не пойму только, чего ее Щегол назад в троллейбус не послал. Пускай бы ехала далеко и долго. Ладно, не беда. Короче, чтобы она написала, что золото-деньги-проездные нашлись, надо ее ублажить.
— Как? Как ублажить?
— Просто. Как баб ублажают? У каждой бабы есть своя слабая сторонка. Кто-то любит французские духи, кто-то — бриллианты, кто-то — всякое прочее. Пушкина как раз — всякое прочее. Не хватает ей в жизни мужской ласки, а на другое у тебя и денег не хватит.
— И что?
— Тебе и карты в руки! Зачем тебе закон три дня дает? Именно для этого. Действуй, Юрок. А план у нее над кроватью повесь, чтоб не приглашала кого ни попадя.
— Мне опять дома не ночевать?
— А ты что хотел? Это оперативная работа, а не завод железобетонных конструкций. Ты-то что переживаешь? Ты ж, кажется, холостой. Но даже если и женишься когда, голову подобной ерундой не забивай. Ты на службе. Служба — дни и ночи. Как в песне. Моя вот половина очень строго вышколена. Если после рейда или засады меня дома не будут ждать горячая котлета, улыбка и фраза: «Я горжусь тобой, милый», половину ждет скандал. А тебе что переживать? Позвони маме и предупреди.
Я будто сквозь дымку смотрю на план и больше не чувствую себя Холмсом. Я чувствую себя лилипутом в Стране великанов. Ну, и чуть-чуть дураком…
— Ты любишь меня, Юра?
Вот! То, чего я боялся! То, до чего доводит безмерное потребление телесериалов и любовно-авантюрной литературы. Тридцать лет женщине, а высота жизненного опыта на уровне пятнадцатилетней школьницы. Тут не только без проездного можно остаться…
В другой раз я затеял бы монолог в стиле Онегина: «Видишь ли, Таня… Я не умею, Таня…» Но сейчас надо бить в точку. Прямо и метко. Вгонять в десятку!
— Конечно, Таня…
— Ах!
Я сижу на краешке разобранного дивана и смотрю на плакатик «Тропиканки». В желудке переливается непереваренный ванильный ликер. Мучают изжога и совесть.
