Я согласно кивнул и поднялся с березы.
Во время похода ничего особо примечательного не случилось, если не считать, что Никита, пытаясь справить малую нужду и поскользнувшись на траве, загремел с крутого берега в реку, но быстро выплыл. Ибо, как я упоминал, воды в речке не имелось.
Дальше шли молча, по-партизански. Да и не хотелось что-то песни петь. И даже шептаться. Вдруг услышат. Гармошка-то одинокая все играет. О, кажется, что-то из покойного Курта Кобейна… Нирвана, блин.
В закомый двор проникли с тыла, со стороны огорода, поросшего метровой крапивой. Никита постучал в дверь избушки.
— Кто там?
— Бать, это мы, агитаторы. Пусти переночевать. Замерзаем.
Стук моих зубов подтверждал сказанное. Дверь скрипнула, свет керосиновой лампы ударил в наши физиономии.
— Заходьте, сыночки…
Не дожидаясь второго приглашения, мы нырнули в дом и последовали за хозяином.
Дом был протоплен, есть надежда избежать холодной смерти. Распахнув дверь в большую комнату, дедок осветил лампой застланную тахту.
— Здеся легайте. Я на веранду пойду. А то там холодно, не ровен час простудитесь, а мне не привыкать. Печку раз в неделю топлю, с дровами беда. Замерзнете, я еще одеяло дам.
— Спасибо, батя, — поблагодарил Никита, — будешь в Питере, я тебя тоже пущу. Хоть месяц живи.
— Может, покушать хотите? У меня капуста есть.
— Нет, не хотим. Уже перекусили. Только не говори никому, что мы здесь, если вдруг спрашивать будут.
Добрый дедок кивнул и исчез вместе с лампой. На ощупь, словно два слепых крота, мы добрались до тахты, скинули мокрую одежду и спрятались под одеяло. Никита через пару минут безмятежно захрапел, а я долго лежал с открытыми глазами, вспоминая красоты и чудеса русской провинции. Всего сто верст от центра, а словно на другой планете. «Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой»?
Нигде.
Проснулись мы не по собственной воле. А благодаря истерическим воплям гостеприимного хозяина. Раскрыв левый глаз, я зафиксировал дедка возле тахты с гримасой праведного гнева на старческом лице. Раскрыв правый, засек вилы в грубых и натруженных руках. Садовый инвентарь был нацелен точно в мой незащищенный портрет. По правде говоря, после ночного радужного приема я рассчитывал увидеть чашечку кофе на подносе, на худой конец чая, но никак ни вилы. Перевожу взгляд на лежащего у стенки Никиту. Похоже, он тоже готовился к чаю.
— Вы кто такие?!
— Э-э, батя, погоди, — я прикрываю ладонью лоб, — мы агитаторы. Из Питера.
— Какой я тебе батя?! Ослеп, что ли?
Я не ослеп, но, чем не понравился «батя», пока не пойму.
— Папаша, спокойно, — подал голос Никита, — вилами не размахивай так, еще в глаз попадешь.
— Вы что ж, сволочи, сговорились? Я хоть и баба, а оскорблять себя не дам!
…Баба. Надо же. Точно баба. Как я не заметил подол, торчащий из-под пиджака?
А ночью на «батю» отзывалось. И не обижалось.
Мы с Никитой переглядываемся. Фантастика. Нет. Психологический триллер. Грозные вилы взмывают вверх.
— Да постой ты! Сам же нас пустил!
— Пустила, — поправляю я.
— Да! Ложитесь, пожалуйста, я на веранду пойду. Капустой еще угощал!
— Угощала…
— Какую еще веранду! У меня и веранды нет! А ну убирайтесь, пока не запорола!
Да они тут все сумасшедшие! Вирусные!
Не дожидаясь атаки, мы вскакиваем из-под одеяла, хватаем ботинки и одежду, бережно развешенную возле печки.
— Гляди, мать, ты и одежду нам просушила!
— Пошли вон!
Отступая, я мельком осматриваю помещение, вдруг что забыли. Простынки и наволочки на тахте грязно-серого цвета, словно покрытый автомобильной копотью снег. И испачкали их явно не мы. Бельишко просто не стирали лет десять. Еще мой наблюдательный глаз замечает россыпь пустых пузырьков из-под знакомого «Холодка» и выцветшую фотографию молодой симпатичной женщины на стене…
На улице свежо. До мурашек. Время восемь утра. Башка потрескивает, во рту пожар, в башке сумбур.
— Глянь, Паш, а веранды точно нет. Где ж этот трансвестит ночевал?
— Да хоть в конуре собачьей. Меня это меньше всего волнует. Что делать будем?
— К машине пойдем.
— А вдруг они не угомонились?
— У тебя есть другие варианты? Не пешком же в Питер чесать.
Машину я, вообще-то, увидеть не надеюсь. Продать-то ее вряд ли продали, но балясинами отрихтовать и с обрыва столкнуть могли запросто.
Обходным путем мы больше не идем. Смело двигаемся к цели по главной улице быстрым шагом. Никакой враждебности, кроме жидкого тявканья дворняг, не встречаем. Никита грозится набить фронтовому другу морду.
— Черт! — Неожиданно он хлопает себя по карманам. — Я, кажись, ключи от тачки посеял! Только этого не хватало!
— А она закрыта?
— Конечно… Если в клубе обронил, есть надежда, а если в лесу… Жопа.
— А запасные есть?
— Не знаю. Наверно. Батя запасливый.
— Можно без ключа завести. Провода замкнуть.
Из-за поворота показался клуб. Я б сказал, ночной клуб. Шоу там посерьезней, чем в заведениях на Невском. Стриптиз отдыхает. На всякий случай я поднимаю валяющееся бесхозное полено.
Машина на месте. Без следов насилия. Никита облегчается. В эмоциональном смысле. Подойдя, дергает за ручку двери. Заперто. Придется курочить замок.
— Давай у сортира поищем, — предложил я.
Никита молча кивнул. Обогнув клуб, из двери которого, будто изо рта пьяницы, несет ядреным перегаром, мы замерли, как спринтеры перед стартом. На заднем дворе однополчанин Валера вместе с именинником поднимали с травы по балясине. Тут же, скрутившись калачиком, лежал уставший Трезор. Мой озноб мгновенно исчез. Повинуясь инстинкту выживания, я поднял полено и сделал шаг назад, намереваясь рвануть к лесу, но тут увидел, что наши друзья спокойно, без признаков агрессии и, самое интересное, похмелья вставляют балясину в перила.
— В следующий раз Димку заставим чинить, — недовольно пробасил именинник.
— Он божится, что не ломал.
— А кто же? Не само ж оно…
Пока мы обдумываем линию поведения, Валера нагибается за жердью от забора и тут замечает нас. Лицо со шрамом озаряется такой обезоруживающей улыбкой, что желание набить его пропадает само собой.
— Му-жи-ки… Паш, а ты чо с поленом?..
Бросив жердь, он по очереди обнимает нас.
— Куда ж вы вчера пропали? Мы вас так искали, так искали…
