Сергей подобрал…
3
С бесконечной вязанки эмтивишных клипов, с негритянских скороговорок и полуголых девочек переключили на неунывающий и по ночам шестой канал. Телевизор казал хорошо — антенна выведена на крышу, снабжена усилителем.
Перед камерой распинался приглашенный в студию артист, знакомый обоим по презентациям и юбилеям. Из петербургских заправских и душевно оплачиваемых весельчаков. Балагура слушали в пол уха.
— Тебе мою механическую бритву оставить?
— Ты б еще опаску предложил. Не шаришь, что это по понятиям значит?
— Не думал, что и бритва смыслом нагружается. Гляди, она у меня хоть старая, но еще надежная. Мне ее перед самым арестом коллеги презентовали.
— Вот то-то и оно.
Двое, что скучали сейчас перед ящиком и потягивали мадеру прошлогоднего урожая, давно уже не посещали презентации и юбилеи. Их с разницей в полгода выщелкнули из обоймы великосветских городских развлечений. Оба проиграли свои партии. Вернее, проигрывали, потому как последний окончательный мат никому их них поставлен пока что не был.
— Зачем чуваку с такой клоунской будкой задают серьезные вопросы? Он же отвечает всерьез, а выходит лажа. — Бывший депутат петербургского ЗАКСа Праслов сделал небольшой глоток и прежде чем проглотить мадеру, погонял туда-сюда во рту.
— Вот смотри, мы с тобой чахнем тута, а этот баран колобком катается, — с досадой произнес бывший бизнесмен от параходных причалов и прибылей Талалаев, сейчас в семейных трусах на стуле перед телевизором больше похожий на отдыхающего в кругу семьи пенсионера. — Вот думаю, так и надо было пристраиваться. Улечься гибкой прокладкой типа «Либресса» между пластами. Пласты ходят вверх-вниз, вправо-влево. А ты промокаешь, но таки сохнешь и остаешься на месте.
— Да ты-то откинешься-то через месяц. Так что нечего упадническую хвилософию проталкивать. Дуй керосин и свисти паровозом. — Депутат Праслов не в СИЗО набрался тюремного жаргона, он прилипал к его языку в течение сорока восьми лет жизни. Хотя за свои сорок восемь на нары он угодил впервые.
Артист задумался, выслушав очередной вопрос, в студии установилась тишина, поэтому двум обитателям камеры стало слышно, как за спиной зашуршала простыня. Праслов оглянулся, улыбнулся и подмигнул. Любка в ответ вильнула спиной по простыне, согнула ногу в колене и провела ладонью между ног по черным курчавым волосам, подстриженным «дорожкой».
— Подожди, киска, дай от тебя отдохнуть, — вернул взгляд к телевизору бывший депутат. Его беспокойная правая рука пыталась задушить круглый эспандер, и так много раз, — Попей мадерки.
Пить Любка не стала. Верно, лень было вставать, идти к столу. Она завела руки за голову и прикрыла глаза.
— А книжки мои оставить, или в здешнюю библиотеку сдать? Вот, гляди. Карамзин, Черкесов, Сорокин…
— Ты что, уже откинулся?
Телку по имени Любка они пользовали на двоих. За уплаченные деньги на воле можно десяток, если не больше, точь-в-точь таких же лялек снять на ночку. Во-вторых, на разнообразие их не тянуло, не мальчики. Тем паче, до того как загреметь в затюремщики, они ворочали такими бабками, что перепробовали все чего хотели, а здесь баба нужна им разве для здоровья, физического и психического.
Они заказывали только ее, Любку, лишних глаз и ушей тоже не нужно.
— Когда там новости? — Талалаев привстал, снял с телевизора программку, зашелестел ею.
Был у бывшего бизнесмена от Балтийского пароходства пунктик — массмедийный магнат по кличке Клюв. От новостных программ Талалаев ждал свежих известий о путанной жизни Клюва и его теледетищ. И очень радовали его в последнее время всякие «Вести» и «Сегодня». Клюв и вместе с ним его проекты откровенно тонули.
Талалаев ликовал, потому что во «Вторые кресты» его засадил никто иной как Клюв, бывший приятель по тем еще древним временам, когда сам Клюв был не прочь сдавать параходы по остаточной стоимости.
«Вот тебе бумерангом в попандопало! Не рой другому канаву!», — грозил Талалаев отманикюреным до блеска ногтем со вкусом скорбящему на экране Клюву. Да и судьба самого бывшего бизнесмена отныне поворачивалась к минусу задом, к плюсу парадным портретом.
— Чего тебе новости из ящика, ты от людей завсегда больше узнаешь. Даже сидя в этой конуре, — Праслов подлили себе еще мадеры, к которой имел сильную привязанность. — Я вот мекаю, этого популярного Шрама, надо бы к нам в гости зазвать. Человек в делах, многих знает, в свежем кипятке варится. Интересно послушать. Приходилось слышать про него, что толковый, может далеко ускакать.
— Новое поколение, — туманно высказался Талалаев и погладил свою профессорскую бородку, с которой в тюрьме не расстался, а наоборот холил и лелеял, каждый день что-то подстригая, подравнивая. После паузы все-таки уточнил мысль. — Не могут же одни идиоты идти нам на смену. Хорошо, зашлем завтра деньги, пусть приводят в гости этого Шрама.
В дверь камеры раздался вежливый стук. Через разумную паузу дверь распахнулась:
— Сегодня еще чего-нибудь желаем? А то мне кассу закрывать, — с галантностью халдея из застойных годов пробубнил угрюмый вертухай.
— Спасибо, любезный. На сегодня финиш. Выписывай приговор.
— Кстати, еще неизвестно, кто кому больше расскажет, — сказал депутат Праслов, когда за дубарем захлопнулось железо.
— Это ты про что? — не понял Талалаев.
— Да про Шрама. Пусть всякие городские хмыри полагают, что мы тут лысого гоняем и сопли выковыриваем, а мы тоже не полные чурки. Тоже карту читаем, тоже в курсах, кто штрих гнойный, кто в уважухе, кто для кого могилы роет. Шрама ж не просто так сюда закупорили.
— У тебя догадки есть? — заразившийся выплесиваемой Прасловым на эспандер энергией, Талалаев распахнул кожанный блин с запрещенными инструментами. Но не стал подпиливать решетку, а принялся полировать и так безупречные ногти.
— Да крутятся шарики в банке, — Праслов показал большим пальцем за спину, дескать, вот мамзель отвалит, тогда поделюсь.
— Ну даже если ты догадываешься или знаешь, зачем Шраму-то об этом говорить? — Праслов поднес пятерню к глазам, — И откуда только заусеницы берутся?
— Прок сыщется. Но сперва приглядимся к человеку, потолкуем. Потом и договорчик состряпать можно будет. Свои люди нам же по любому не помешают.
Рассказы новоприбывших людей интересовали обоих не из любопытства. Кое-какие дела на воле сохранить удалось что депутату, что бизнесмену, крутились вложенные ими в дела бабки, приносили доходы, на которые оба и покупали сносную жизнь в СИЗО. Конечно, каждый из них потерял влияние на политической арене. И каждому вдобавок пришлось расстаться с огромными кусками доходного промысла. Но каждый их них надеялся вернуться в Большую игру.
— Слушай, а может тебе мой махеровый халат подойдет? Почти новый. — Талалаеву надоел ритуал, — А мизинец мы оставим на завтра, — он аккуратно убрал инструмент и сдул невидимую пыль с газетки.
