Сами собой в мозгу Сосницкого не ко времени стали рождаться такие мысли: «А не ущербна ли подобная, воистину собачья, верность? Без сомнений и колебаний служить хозяину, который вовсе не заслуживает того, ради выполнений приказов которого приходится совершать противное своим желаниям, убеждениям, своей натуре, идти на преступления, причинять зло ни в чем не повинным?» Но Дмитрий отогнал неуместные раздумья — они могли завести слишком далеко, навредить столь необходимой сейчас уверенности. Ныне надо действовать, и действовать ничтоже сумняшеся.
Тем более что сторож пришел в себя. И уже освободился от поводка, на другом конце которого находилась мертвая собака. Вот он поднялся на ноги и вытащил из-за пояса плотницкий топор.
Дмитрий не спеша приближался к своему новому и, конечно же, не последнему на сегодня противнику.
— Замри, нехристь! Ложь руки на загривок! Порублю! — У стража в поношенном зипуне обнаружился сочный бас, которым хорошо, верно, петь народные песни в замоскворецкой тиши после яблочной наливки. А глаза искрили такой злобой, что сомневаться не приходилось — порубит.
Но Дмитрий не внял предостережению — не остановился.
Перед тем, как между ними все произошло, Сосницкий успел пожалеть мужика: в тяжелом, сковывающем движение зипуне, в его-то возрасте, при такой фанатичной вере в возможности топора — какие у него могут быть шансы?
Из многочисленных приемов против лиц, вооруженных холодным оружием, которые в избытке предлагались изученными и освоенными бывшим учителем гимнастики видами борьбы, он выбрал прием из его любимой кара-фу, прием под названием «ухмылка обезьяны». Причем с его применением пришлось поторопиться — Дмитрий увидел, как мужик в зипуне набрал полную грудь воздуху, конечно же собираясь заорать благим матом: «Помогите! Сюда, православныя!»
Сосницкий прыгнул вперед, провоцируя мужика на удар. И добился своего: с удальским выдохом «э-э-эх!» тот опустил лезвие топора на плечо полуголого нехристя.
Увернуться от бесхитростного удара для Дмитрия труда не составило. Опыт и сноровка, судари мои. Уйдя чуть вбок, тут же сделал шаг вперед и врезал лбом сторожу по лбу. Вот она — «ухмылка обезьяны». И противник оказался в нокауте.
Взвалив на спину сторожа, ухватив за лапу труп собаки, он поволок все это дело в темную глубь сада. Где оставил собаку как она есть, топор закинул подальше, а охранника привязал к одной из яблонь собачьим поводком, оплетя руки его брючным ремнем. Да и кляп не забыл, соорудив из нательной рубахи побежденного. Убивать без нужды Дмитрий никого не собирался. Хватит и собаки, которую вовек себе не простит.
Далее Сосницкий направился в ту сторону, откуда примчался мужик с собакой, и обнаружил крыльцо и дверь. Через этот вход, предназначенный, видимо, для челяди, он проник внутрь огромного подозрительного дома, никого не встретив за дверью, кроме неодушевленной темноты…
* * *
Силач развязал Федору руки. А сделал он это ради того, чтобы вдеть их в железные кольца, свисающие со стены на цепях. После чего силач освободил ему рот.
— Где спирт? — спросил он.
Такой поворот событий обрадовал Назарова. По крайней мере, ответ на этот вопрос он хотя бы знал.
— В бутылке, — искрометно сострил Федор.
К счастью для шутников, устроитель пыточной камеры, желая насладиться корчами и конвульсиями жертв, сделал цепи достаточно длинными. А может, не представлял, какой они должны быть длины в нормальном застенке.
Поэтому товарищ Назаров сумел увернуться. Кулак силача, просвистев мимо, влепился в стену.
— Ладно, сволочь, в следующий раз рук не измараю, — сказал силач, дуя на кулак. Он подошел к противоположной стене, чтобы снять кнут. Господии в пенсне повис у него на руке и затараторил:
— Василий Трифонович, разве мы так договаривались? Мы его только должны допросить. Я вас понимаю, Василий Трифонович, это подлинный скот, pensus vulgaris, однако перед тем, как применять меры особенно жестокие, следует прибегнуть к увещеванию. Мы же люди культурные…
— Допроси-ка его сам, школьная штафирка! — рявкнул силач, осознав, что ему не стряхнуть с рукава интеллигента, цепкого, как лесной клещ. — Допроси, а я посмотрю.
— И допрошу, — мужественно ответил гуманист в пенсне. — Пусть Митя решит, кому из нас дальше продолжать допрос.
— Решай, Митька, — хмуро сказал силач.
— Во-первых, не Митя и не Митька, а Дмитрий Иванович, — важно сказал юнец. — Во-вторых, раз у Василия с первого раза не получилось, пусть берется Цезарь Петрович. Потом — я.
«Странная троица, однако», — думал товарищ Назаров, свисая на цепях. За всю свою бурную, временами бродячую жизнь Федор давно уяснил: там, где нет чинов, главенствуют или сила, или ум. Однако здесь и тот, кто имел право первенствовать благодаря своей силе, и тот, кто в другой ситуации взял бы верх умом, спорили друг с другом и подчинялись решениям мальчишки, слабого и, судя по поведению, не очень умного. Что же спаяло в одну группу людей разных и при этом — равных?
* * *
Если разобраться, то этот дом — его единственный шанс. Что будет, если он где-то ошибся и Назарова здесь нет, и Князя нет? Плохо будет. Провал, позор. Лучше и не думать об этом.
Но что-то говорило Сосницкому — он на верном пути. Может быть, обнадеживала подозрительная для купеческого дома в это время суток оживленность.
Темноту вокруг разреживали весьма странные светильники — лучины. Их свет позволял разглядеть утварь, словно сошедшую со страниц романов об Иване Грозном.
Дом не спал. В кухонных помещениях, которые выдавал запах, стояла какая-то шебутня. Дмитрий свернул в сторону от них в первый же попавшийся коридорчик. А коридорчиков тут хватало — ни дать ни взять, лабиринт Минотавра.
А может, захватить, как выразился бы Назаров, «языка»? А если тот ничего не знает? Захватить следующего, и так до тех пор, пока не попадется знающий? Тогда очень скоро вследствие поднявшегося переполоха придется сражаться со всеми обитателями дома. Нет, с «языком» следует погодить. Потом, если уж ничего другого не останется, тогда вот… Ну, а сейчас, еще оставаясь необнаруженным, неплохо бы разузнать как можно больше об особняке. Здание огромно, но если Назаров здесь, то он, Сосницкий, отыщет его. Не может не отыскать.
Откуда-то сверху доносились голоса, скрипы, топот. Следовало туда пробраться, и опять-таки по возможности незамеченным. А для того по меньшей мере требовалось набрести на лестницу.
И Сосницкий набрел на нее. Но странной оказалось та лестница — она вела только вниз.
Неизвестно, как бы сложилось, не ступи Дмитрий на эту лестницу, а отправься искать другую, идущую вверх. Но то ли поддавшись наитию, то ли по другой причине, он шагнул на ступеньки, спускающиеся к подвальным помещениям таинственного дома…
* * *
