Показался Сергей Никодимыч. Обгоняя его, по коридору бежала кухонная обслуга.
— Марфа Игнатьевна, — приказал Павел, — выведешь гостей по черной лестнице. Там должно быть еще безопасно. А ну-ка, на месте стоять! Видите, рядом спят товарищи. Двое за руки, двое за ноги. Во дворе положить аккуратно. С наркомом и Горьким поосторожней. Ну, повторить, что ли?
Ошалелые от неожиданного спасения, купцы послушно схватили советских деятелей и потащили к выходу. Двое, которым выпало нести Максима Горького, тяжело кряхтели.
— Дядя Вася, — обернулся Павел к истопнику, — у меня для тебя персональный приказ. Быстро спускайся в подвал, посмотри, нет ли Марины в той дурацкой камере. Наверх уже не поднимайся, выходи во двор. А ты, Сергей Никодимыч, не беги, сейчас мне поможешь.
Прошло минут десять. Во дворе толпились купцы, опасливо поглядывая то на мирно храпевших комиссаров, то на чекиста-Пашку, не выпускающего наган из руки. А тот с беспокойством смотрел на здание, полыхавшее все сильнее. Время от времени всем приходилось отступать на несколько шагов.
Внезапно из-за угла показались три фигурки. Когда они вошли в освещенную зону, Павел узнал Марину и двоих незнакомцев — подростка, с жалобным оханьем придерживающего правую руку, и семенящего рядом пожилого мужчину.
— Где ты была? — крикнул он. — Откуда ты этих субъектов вытащила?
— Потом объясню. Я просидела под замком два часа и никого из наших предупредить не смогла. Ты ранен?
— Ногу прострелили, и я тоже ничего сделать не мог. Два посторонних бандита откуда-то нам на шею свалились, потом Князь со всем золотом утек. Операция сорвалась, ко всем чертям собачьим сорвалась. Что теперь мы товарищу Дзержинскому скажем?
— Придумаем, — устало сказала Марина.
* * *
Ни будильники, ни петухи Назарову были не нужны. Когда надо, он просыпался и так. Даже если на сон выпадало двадцать минут после двухдневной бессонницы.
На этот раз проспать удалось больше — час с небольшим кусочком. Поэтому он проснулся бодрым, даже не зевнул ни разу.
На улице уже рассвело. Сквозь мутное стекло вагона виднелся грузовик с сокровищами. Назаров осмотрелся по сторонам. Братва с заградителя «Громовержец» валялась повсюду, немилосердно храпя. На одной из лавок свернулась клубочком Аня. Она накрылась одной шинелью, другую подложила под голову. Из-под этой импровизированной подушки выглядывала рукоять нагана.
Конечно, обидно, что так получилось. Славные фронтовые ребята напились, как последние свиньи, и никто из них не сможет помочь ему в том тяжелом деле, которое ему предстоит. А что делать? Ладно, придется, как уже бывало не раз, надеяться только на себя. Так даже лучше. Так оно надежней. Так оно привычней.
Осторожно обходя недавних собутыльников, Назаров выбрался из душного вагона и направился к грузовику.
Часть шестая
СУДНЫЙ ЧАС
Чуланин закурил и задумался: повезет ли на этот раз?
Он не жаловался на судьбу; ему везло часто и по-крупному. Вот, к примеру, двадцать лет назад, когда он еще был студентом. После той истории с дочерью лучшего друга его семьи — соседа-помещика — Александрой. Саша, безусловно, поступила как дура — так он думал тогда, так же думал и сейчас. Найти хорошего доктора он бы помог. Или хорошего акушера — старый и добродушный папаша лишь осведомился бы о дочкином здоровье, не зная, что она уже стала матерью. Или (плохой вариант) кинуться в ноги добродушному папеньке, рассказать, как далеко зашли встречи с лучшим другом детства Егорушкой Чуланиным. Но она поступила хуже и глупее: купила флакон с уксусной эссенцией…
Конечно, о ее последних часах Чуланин старался не думать. Однако и он провел несколько дней в мучениях — вдруг дура оставила под пустым флаконом длинное письмо, объясняющее, как она надеялась на Егорушкины обещания и как он от них отказался. В этом случае — прощай многое. В первую очередь, карьера. Москва стала бы для него навсегда городом закрытых дверей. Но обошлось. Видно, девица решила остаться дурой, а не мерзавкой.
Второй раз ему повезло десять лет спустя. Тогда он был судебным следователем, и ему выпало расследовать дело о пожаре на мануфактуре фабриканта Гольмана. Страховое общество «Норд» было обязано выплатить Гольману почти полтора миллиона за погорелый товар, однако у его директора появились основания думать, что в момент пожара склад пустовал. Чуланин принял сторону Гольмана, и никто не знал, насколько был толст кошелек фабриканта, когда тот вошел в кабинет следователя, и насколько похудел после встречи.
А сразу после суда до Чуланина дошло пренеприятное известие: околоточный пристав задержал подозрительного коммивояжера, пытавшегося сбыть большую партию ткани по необычно низкой цене. Коммивояжер струхнул и сразу же заявил, что это гольмановский товар. Давать ход делу или нет, зависело лишь от пристава, но тот проявил неожиданную для своей профессии честность — не пошел на переговоры и намеревался сообщить по начальству.
Чуланин уже думал, как в дальнейшем устраивать свою судьбу, но тут повстречал однокашника — военного прокурора. Кутеж в «Медведе» только начался, когда прокурор поведал своему грустному товарищу — скоро ему предстоит рассматривать дело вольноопределяющегося, сына того самого пристава. Вольнопер обвинялся в оскорблении действием офицера, поэтому теоретически речь шла и о расстреле.
Кутеж затянулся, а оплатил его Чуланин. Потом пьяные приятели ввалились ночью на квартиру к приставу, говорили с ним около часа. Две недели спустя считавший себя опозоренным пристав подал в отставку. И, кстати, зря он горевал, ведь все сложилось к лучшему. Его сын дешево отделался, а Чуланин продолжил свою карьеру.
Денежки, полученные от Гольмана, как, впрочем, и многие другие, он вкладывал в акции. Сперва казалось, что очень удачно; потом, в ноябре 17-го, появились черные мысли: неужели удача отвернулась? Неужели судьба так жестоко посмеялась над ним — только он освоил законы мореплавания, как не корабли утонули, а море высохло?
Удача опять повернулась к нему лицом в самый разгар московских боев, когда в квартиру ворвался отряд красногвардейцев под предводительством молодого приказчика-большевика, которого Чуланин запомнил по гражданскому процессу, бывшему года за три до революции. Счастье заключалось в том, что, во-первых, процесс оказался удачным для будущего большевика, а во-вторых, тот узнал Чуланина. В результате обыск превратился в приятельское чаепитие. Разумеется, судейский чиновник тут же стал преданным сторонником новой власти. Та испытывала серьезнейшие проблемы с кадрами, поэтому Чуланин скоро уже трудился на новых господ положения.
В первые месяцы, когда десятки тысяч чиновников бастовали (или, как считали Советы, саботировали), Чуланин оказался мастером на все руки. Так, ему довелось разбирать архив московской охранки, как позже выяснилось, не без выгоды для себя.
Разбирая архив, Чуланин вспомнил про одного из дальних родичей — троюродного племянника Дмитрия Сосницкого. Юноша был способным, к тому же — без предрассудков, поэтому имел глупость работать в полиции. Конечно, то, что это была большая глупость, стало ясно лишь в том же 17-м году.
