Так что, попасть в эту церковь нетрудно. Трудности начнутся дальше. Придется молить уже не Бога, а людей, подчиненных жесткому регламенту. Придется их уговорить, иначе вся затея пойдет прахом. Надо готовиться.
Именно этим и занималась Татьяна во сне. То улыбалась: придумала аргумент, то вздрагивала: сама же его и парировала. Иногда мотала головой — нет, так не пойдет. Придется искать другие слова.
Задача была непростой. Уговорить своих спутников пройти двести метров от церкви до квартиры Макса. Или — двести метров и больше, если она ошиблась в расстоянии.
Что будет дальше, что обнаружится в квартире, что делать тогда? Об этом Татьяна не думала. Сначала главное — доехать.
И она доезжала, молилась, уговаривала охрану, поднималась, спасала Макса. Или не спасала: то многоквартирного дома не оказывалось на месте, то все квартиры начинались с номера «200», и это-то в хрущевке. А один раз сам дом оказался бетонным бункером, без окон, без дверей — стучись куда хочешь. Ведь во сне может быть все, что угодно.
* * *
Если Татьяна спала плохо, то на острове в ласковом Эгейском море не спали вообще. Южная ночь манила под звездное небо: дурачки, пройдитесь по гравийной аллее, еще лучше — по глыбам прибрежных камней и по привезенному с континента песку пляжа. Хватит глядеть друг на друга усталыми, злыми глазами и обсуждать проблемы вашего севера.
Ночь манила безрезультатно. Почтенное собрание сидело, запершись, уже несколько часов. Даже кондиционер не включили — лень. Если кто-то вставал, выходил по нужному делу, то смотрели вслед подозрительно, чуть ли не отсчитывали минуты отсутствия. Вдруг почуял разоблачение и вместо сортира побежал к припрятанному катеру?
Единого формата у заседания не было. Разговор о каждом неизбежно переходил в разговор обо всех. Лишь благодаря усилиям модератора — Бриони он еще не превратился в разъяренную свару.
— Кто мог нас сдать Столбову? — риторически спрашивал Васильич. — Тот, у кого родня в столбовском правительстве. Алексей Олегович, объясни, почему твоего сына еще из Минобразования не поперли?
Алексей Сорин побледнел от возмущения и ответил:
— Сын карьеру делал сам, а сейчас — на волоске. Странно, что еще не выгнали.
— Ты же хвастал, будто он работает в комиссии «антиреформа», — не унимался Васильич. — И поговорил со Столбовым на каком-то совещании. Понимаю отцовскую мотивацию: зачем отнимать у сына перспективного работодателя? Он же и для папы — крыша.
Сорин побагровел. Но оправдание — признание вины. И он перевел стрелки.
— Мой Иван — на волоске, со дня на день уйдет. Другое интересно. Когда присутствующий здесь уважаемый Виталий Юрьевич Фокин приобрел газету «Новый взгляд», где на каждой странице обличение «кровавой гэбни» — чем он руководствовался?
— Правительственное задание! — возмутился Фокин, банкир и хозяин регионального медиа-холдинга. — Для того чтобы эти обличения прекратились. Неужели непонятно?
— Непонятно! — усилил напор Сорин. — Они сократились, да, но не прекратились. Могу в архиве поднять номера, там Путина называли «царем от КГБ» раза три в месяц, не меньше.
Фокин тяжко задышал, как медведь, подмявший быка. Уставился на Сорина, но ничего нового про него не вспомнил. Тогда перевел взгляд на экс-вице-губернатора Санкт-Петербурга Илью Афонского. До недавнего времени бессменного зама градоначальника, вне зависимости от пола последнего.
— Путина ругать — тоже было правительственным заданием, чтобы либеральная общественность не подумала, будто газету перекупили. А вот интересно, кто дал задание Илье Львовичу, через три дня после победы партии Столбова, сказать в интервью: «Наконец-то эпоха воровской власти осталась в прошлом, и путинщина отправилась туда же, куда и ельцинизм»? Зудело к новой власти примазаться?
— Так ведь не примазался, — развел руками Афонский. — Сами знаете, погнали меня победители, и никакие интервью не помогли. Победителям не слова нужны, а дела. Причем — до победы. Небольшие, но полезные услуги. Кстати, о них…
Афонский оглядел коллег. Выбрал жертву — Сергея Богданчикова, владельца мощного химического холдинга, выживавшего последние десять лет не столько благодаря талантам бизнесмена, сколько неофициальным конкурентным преференциям. Расчищая поляну, даже посадил кого-то, в острастку.
— Вот, Сергей Григорьевич, объясните, откуда у вас такая горячая любовь к Столбову?
— В смысле? — Богданчиков, дремавший с блаженной улыбкой, встрепенулся, как посетитель Колизея, явившийся поглазеть на гладиаторский бой и вдруг обнаружившей себя в центре арены. — Я — люблю Столбова?!
— А как иначе объяснить итоги голосования в Краснофосфоритске? Поясняю, кто не знает, — продолжил Богданчиков, — это закрытый городок, тридцать тысяч жителей, в основном «химики», те, кого сослали туда при Советах, да там и остались. Если этому контингенту выставишь перед голосованием ящик водки на цех, он даже папу римского в бюллетень впишет. Почему же в таком управляемом городе, больше половины электората проголосовали за партию «Вера»? И, заметьте, Сергей Григорьевич, пока что при своей химии. Никто у него контрольный пакет не отнял. Странная гуманность…
Окончательно проснувшийся Сергей Григорьевич оглядел присутствующих, пытаясь понять, что о ком из них он помнит.
— Да, кстати, если вспомнить загадки прошлогодних выборов…
Волны бились о берег, светились, манили выйти, насладиться южной ночью. Но двери оставались запертыми изнутри. Злобное собрание продолжалось.
* * *
Болток проснулся и удивился — от чего? В такое время он привык просыпаться только ради какого-то неотложного дела, к примеру, авиарейса. Приходилось летать пассажирскими авиалиниями: личный самолет был лишь у Бабая, и завести у себе такую вызывающую роскошь не посмел бы даже любимый племянник.
Рейс из Лондона был вчера. Что же разбудило его сегодня? Какое-то другое, неотложное дело?
Дел назначенных на этот предрассветный час не было тоже. Точнее, было одно, но перенесенное на вечер.
Вчера, когда он только въезжал в «Долину роз», позвонила Мать Народа — мама Бабая. Бабушка и в свои девяносто любила болтать по телефону, и вот воспользовалась им, а заодно и эксклюзивным правом: делать выволочку даже тем членам президентской семьи, которым ее уже сделал и кого простил сам Бабай.
Она не ругала Болтока. Просто, как хранительница древней мудрости, рассказала ему притчу про дурачка, съевшего чужой мед и не заметившего, что по его липким щекам ползают мухи. Притча была старинная, не столько смешная, сколько поучительная, но Болтоку все равно пришлось рассмеяться. А потом пообещать стать умным и никогда не позорить своего великого дядю. Слышала бы какая-нибудь Эллис этот лепет!
От нежданного унижения Болток разъярился. Придрался к охране на въезде в пансионат, изматерил менеджера по хозяйству за два сухих листочка, нанесенных ветром на мраморную дорожку. Велел внутреннему охраннику привести к нему в кабинет Дарью Красницкую…
