– Фаза, бля, фаза, – ворчал один. – Говорил же русским, бля, языком – пробоя не было, значит, бля, все путем.
По документам звали его непритязательно: Борис Иванов. Не по документам – может, как-то иначе. Ему более подошло бы имя Ашот или что-нибудь в этом роде, столь явно сквозь неухоженную поросль на лице и косметическую грязь угадывались восточные черты лица и смуглая от природы кожа. Под промасленной (в действительности заводской, а не электриковской, – на спецскладе нужного размера не оказалось) робой угадывалось жилистое тело. Не показные анаболические бугры, а кое-что посерьезней.
– Да что ты, бля, заладил – пробой да пробой, – откликался его коллега. – А если жахнет, бля, под вечер, когда напряжение скакнет, – так город без света, бля, останется? А ещё и компенсаторы, бля, в полнеба рванут. И как ты тогда с Михалычем, бля, объясняться будешь – дескать, пробоя не было и, бля, значит, все путем?
Наряд этого почти законопослушного гражданина (по лежащему в заднем кармане штанов паспорту – Краюхина Сергея Петровича) более соответствовал играемой роли. Под оранжевой «трамвайной» жилеткой – роба не промасленная и не синего «заводского» цвета, а добротно засаленная и землисто серая. Широкая рязанская рожа, грязные (грязь опять же косметическая) русые кудри и два отсутствующих передних зуба веско свидетельствовали о его пролетарском происхождении.
Окажись случайно рядом кто-нибудь из спецотдела парфюмерной фабрики «Первомайская заря», он бы с удивлением обнаружил, что от работяг отчетливо тянет засекреченным одеколоном «Белое пятно» – крайне вредным для собак.
– Бля, давайте-ка пошустрее, мужики, – торопил обоих третий (товарищ генерал). – Мне ещё на шестой объект до темноты поспеть надо… Бля.
Так, беззлобно переругиваясь и дружно работая, электрики уложили кабель в четыре слоя полукольцом вокруг входа в будку, установили на асфальте готовый к залпу вольтметр – дулом повернув его к ведущей из двора арке, после чего двое остались у дверей, а третий (товарищ Семен), с натугой приоткрыв похоронно стонущие в заржавевших петлях створки, погрузился в царящий внутри прохладный полумрак.
Какие-то металлические решетчатые ящики, пучки маслянистых проводов на стенах, блики на стеклах каких-то приборов, таинственный гул электричества – все странно, все непонятно… но только для постороннего: генерал знал, что несмотря на темноту в его сторону уже бесшумно поворачиваются стволы автоматических пулеметов, направляются сенсоры опознавателей и устремляются внимательные лучи спаренных детекторов.
Тихий, вкрадчивый женский голос произнес:
– Проведите, пожалуйста, идентификацию. До начала пресечения проникновения осталось одиннадцать секунд… Десять секунд… Девять секунд… Восемь секунд…
Как-то нехорошо было на душе у вошедшего. Ощущение сродни тому, когда не уверен, выключил ли дома утюг, и никак не можешь вспомнить. Да и жара неприятно на нервы действует. Давление подскочило. Нет, точно: гроза будет. Эх, годы, годы…
Деятельный генерал ненавидел приближающуюся старость. Конечно, он далек был от романтических глупостей – вроде того, что уйти из мира следует в пятьдесят-шестьдесят, дабы не превратиться в брюзжащую руину на потеху молодым да зубастым. Он мечтал прожить столько, сколько удастся урвать у времени. Таблетки вечно какие-то глотал. Реклама какой-нибудь новой панацеи его бесила. Умом-то понимаешь, что против природы не попрешь, что чепуха это, но все равно как заведенный отрываешь зад от генеральского кресла и, как климаксирующая старуха, волочишься в аптеку.
Ох, как ненавидел он молодых…
И вдруг в руках у него оказалась ниточка – тоненькая, почти не осязаемая, но все-таки ниточка. Тропка, ведущая в глубину лет. К личности самого Иосифа… «Загадка Сталина». Установка Икс. Вдруг это и есть то, что он тщетно ищет в аптеках? Ведь генералиссимус умер не своей смертью… И черт его знает, сколько бы ещё протянул, не перевербуй Лаврентий бойца из его личной охраны.
Товарищ Семен расстегнул карманчик на жилете, сунул внутрь руку, ощущая пальцами непривычно тонкий материал негенеральской формы. Потом пальцем отжал неприметную пластинку; открылся потайной клапан. Оттуда генерал вынул обычную с виду метрошную карточку, заученно повернулся направо и сунул её в стальную коробку – в старомодную, подернутую ржавчиной замочную скважину. Гул на миг прервался, и бесстрастный голос, оборвав фразу: «Пять секунд… че…», меланхолично возвестил:
– Идентификация прошла на ура. Милости просим.
Очень приятно. Ведь, по сводкам, нет-нет, да и откажет аппаратура. Сделаешь как надо, а она, сердечная, не смазанная, не подвинченная, свой срок отслужившая, ка-ак долбанет…
В глубине будки со скрипом отворилась невидимая дверца. Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен.
Генерал проследовал по звонкой, с дырчатыми ступенями металлической лестнице, и очутился в небольшом пыльном зальчике.
Опять тусклый свет желтой, оплетенной проволокой лампы и пляшущие тени на шершавых, как коровий язык, стенах. Зачастил он что-то в подземное царство. Не к добру.
Конечно, довели Россию, денег никогда ни на что не хватает. Но все-таки можно же было дезодорант для таких постов придумать. Почему всегда этот навечно въевшийся запах пота, точно в задрипанной спортивной раздевалке?
Генерал с трудом контролировал себя. Чувствовал, как растет давление. Вот так когда-нибудь посреди пути и хватит кондратий. Был товарищ Семен, и нет товарища Семена… Впрочем, сейчас такие мысли опасны как никогда. Где твоя хваленая железная воля, товарищ генерал?
Молодой связист, до появления гостя сидевший за пультом, тут же оказался на ногах: ноги на ширине плеч, в вытянутых руках матово-равнодушно посверкивает недавно чищенный «макаров» – дуло глядит прямиком в переносицу генерала. Но и генерал не лыком шит: едва он попал под наблюдение сканирующих лазеров, как в его руке ярко заалел активированный невидимыми лучами «жетон доступа».
Увидев знак, радист убрал оружие и вытянулся по стойке смирно. Ничего реакция у радиста. Сойдет. Но теперь следовало бы его выдрать. За расстегнутый подворотничок, за неуставные штиблеты вместо сапог, за сапоги, аккуратно накрытые шляпками поганок – портянками – и отставленные в уголок на просушку. Радист – он не белая кость и не голубая кровь. Что дозволяется бойцам, радисту не положено не только по Уставу, но и по неписаным законам фирмы… Ладно, черт с ним. Живи, сопляк.
– Вольно, сержант, – благосклонно разрешил товарищ Семен и спрятал жетончик обратно в карман. – Можете идти. Дальше я сам.
Коротко козырнув, молоденький радист, дробно гремя штиблетами по металлическим ступеням, взлетел наверх; бронированная дверь захлопнулась за ним с плотоядным причмоком. Все звуки, кроме шмелиного гула аппаратуры, растаяли.
Генерал остался один в подземном бункере. На всякий случай обернулся.
Скорее рефлекс, чем подозрение, будто кто-то может таиться здесь, вжавшись в припорошенные пылью провода или втиснувшись в щель за стальной кожух вентиляционного агрегата.
