– Апатий не мог ошибиться, – просто ответила она. – Я была еще несмышленой девчонкой, когда отец водил меня на Форум слушать выступления великого ритора, а Апатий уже служил у нас, и память у него, старого контрабандиста и шпиона, превосходная. Человека он может забыть, но ювелирное изделие – никогда.
– Неужели вся твоя уверенность базируется на золотой безделушке с сапфиром? Ведь перстень он мог подарить, потерять, выменять на оливковое масло которого, как известно, не производят за пределами Римской империи. Его могли у него украсть…
– Никогда! – пылко возразила темпераментная собеседница. – Мой отец никогда бы не поверил этому. Не забывай, ведь этот отстраненный от жизни философ в совершенстве владеет приемами фехтования известными лишь избранным в разных частях света. Еще никому не удавалось обезоружить его, а уж отнять фамильную драгоценность, по преданию хранящую свет знания и дарующую особую проницательность, и вовсе немыслимо.
– Знавал я одного искусного фехтовальщика, – скептически, как настоящий циник, пробормотал мужчина, поплотнее запахиваясь в плащ, – его убили, сбросив с крыши ему на голову обыкновенное полено.
Хрум, хрум, хрум! – послышалось в темноте.
– Вот солдаты идут. Потрудись, дорогая, чтобы меня никто здесь не видел.
– Стой! Стой! – послышалось в темноте. Рабы стали.
Подобрав подол туники, чтобы не защемило дверцей, гордая римлянка спрыгнула на дорогу. Пнула для порядка ногой левого переднего раба и пошла навстречу когорте, застывшей, ощетинившейся копьями на перекрестке.
– Не признали? – Специально прихваченным с собой спецфонарем она осветила свое лицо, на минуту откинув кисейное покрывало.
По рядам легионеров прошел приветственный ропот. Лицо римлянки было столь же прекрасно, как ее голос, как горящие черными угольями глаза.
– Феминистия! Да, сама Феминистия! – шептали безусые мальчишки в шлемах.
– Кто такие?
– Когорта центуриона Пессимия! – отрапортовал какой-то декан с левого фланга. – Направляемся в город для сдачи пленного варвара, захваченного ценой многочисленных подвигов в харчевне Апатия.
– Пленного? – переспросила прозванная Феминистией. – Пессимий что, совсем уже спятил? Где же он?
– Не можем знать! – так же четко и радостно ответил все тот же декан. – Остался творить обыск и допрос, заподозрив содержателя заведения в непатриотических настроениях, мздоимстве и сокрытии постояльцев.
– Ладно, с этим косноязычным я сама поговорю. Дайте-ка поглядеть на вашего пленного.
Строй легионеров расступился, и тонкая изящная брюнетка бесстрашно прошла к большой деревянной клетке на грубых колесах. В клешнях деревянных зубьев, перевязанный, где только можно, веревкой, содержался огромных размеров бородатый мужичина с бритой головой и абсолютно голый. При виде Феминистии он хрипло зарычал сквозь веревки. Не обратив на это внимания, матрона внимательно рассмотрела его руки.
– Куда его? В цирк?
– По указанию кесаря и воле народа плененные и беглые варвары служат материалом для развлечений первой степени.
– Это в ров со львами? – переспросила она равнодушным голосом у декана и кивнула в сторону носилок. – Проводи-ка меня!
Обрадованный высоким вниманием, разговорчивый декан побежал вперед и, предупредительно раскрыв дверцу, галантно преклонил колено, чтобы госпожа могла, как по ступеньке, подняться в экипаж. И вдруг с удивлением почувствовал, как тонкие женские пальчики берут его за пряжку ремня.
– Не в службу, а в дружбу, – прошептала Феминистия на ухо изменившемуся в лице вояке, – проследи, чтобы этого зверя кинули на вторую степень развлечения. Львы порвут его, и все, а я хочу еще посмотреть на это тело. Пусть побегает с оружием, подерется. Ты ведь постараешься, мальчик?
* * *
С того момента, как Дима Хромин перевалился через ограду и рухнул в обширный темный сад, его единственной заботой было попасть в симпатичную, украшенную колоннами виллу. Стена с внутренней стороны оказалась необъяснимым образом выше, чем с наружной, и, подпрыгнув, не удавалось дотянуться до ее гребня буквально на пару сантиметров. Итак, санинспектор направился к вилле, продолжавшей манить домашним светом из узких окошек.
Вот уже и долгожданные колонны. Где-то недалеко, по всей видимости, находилось что-то вроде привратницкой, ибо, напрягши слух, Хромин разобрал, а, разобрав, естественно понял приглушенную беседу на латыни.
– Но мне надо видеть Пульхерию, – говорил грустный и неуверенный голос и словно сам же себе отвечал: – Но она велела… но она должна… но я не могу…
В голове Димы сформировался образ старушки со спицами. Пусть не в очках, пусть не со спицами, но должна же быть на этой нехилой загородной дачке какая-нибудь экономка или домоправительница. Пусть нет у нее внуков и пусть она не склонна привечать усталых путников. Во всяком случае, довериться женщине с таким именем значительно приятнее, уже хотя бы потому, что невозможно представить, как она прижмется к тебе со словами: «Не волнуйся, я рядом!».
Легкий укор совести, вызванный воспоминанием о том, как летела в пыль сбитая с ног белой лошадью Айшат, сменился внезапно нахлынувшим на Хромина ощущением свободы. Он оглянулся на заретушированные ночью экзотические деревья, над которыми как раз расступились облака, и едва удержался от подспудного желания раскинуть руки крыльями и чуть ли не попытаться взлететь. Господи! Никого! Ни Машки с папашами и киллерами, ни Гюльчатай, ни казино «Олимпик»!
Пройдя по гулкой анфиладе из четырех одинаковых комнат с колоннами, Дмитрий уперся в богато инкрустированную слоновой костью дверь. Где-то послышался звон, как будто камнем ударили по медному тазу. Хромин не знал, конечно, что таким образом отбивают ночное время огненные часы, заменяющие на время тьмы или просто непогоды солнечные: где-то в глубине дома перегорел очередной шелковый шнурок, и металлический шар гулко упал на бронзовый поднос.
Одновременно хотелось спать, есть и удовлетворять множество физических потребностей. «Бывают моменты, – вспомнил он, – когда девушке надо зайти за могилу». Но вместо этого Дмитрий Хромин толкнул дверь.
Помещение, где он оказался, напоминало фуршетный зал для карликов. На очень низких, не выше пяти сантиметров от пола, мраморных досках аккуратно были расставлены блюда с разного рода пищей. Незваный гость сгреб ладонью наугад несколько ломтиков с ближайшего блюда, почувствовал фруктовый сок, текущий по подбородку, укололся вареной креветкой и попытался сесть на один из таких же низких диванчиков, напоминающих кушетку психоаналитика с подпиленными ножками. Ничего не вышло – колени оказались выше головы, и Хромин подумал, что без освещения на этом банкете делать нечего. Словно в ответ на его мысли, где-то в глубине дома зазвучали голоса и замелькали отблески света.
Поспешно вытирая подбородок, Дмитрий отступил за ближайшую колонну. И вовремя! Два молчаливых раба (один хромал) внесли в зал и, ловко лавируя между расставленной на полу снедью, укрепили на стенах смоляные факелы, а следом неспешной походкой вошли еще трое персон. Впереди понуро плелся, сняв внушительный шлем и держа его в руке, словно пожарник в церкви, мужик лет тридцати, унылый вид которого усугублялся шрамом через всю щеку. Следом твердыми шагами вошла тоненькая брюнетка, прямо с порога она начала разматывать на шее шарф, стряхивать с плеч плащ и только что не сняла через голову тунику. Всю сбрасываемую ею одежду почтительно подхватывал рослый негр лиловатого оттенка кожи. Последним вошел и, не привлекая к себе внимания, прислонился к дверному косяку человек, скрывающий свое лицо плащом.
